Глас вопиющего в пустыне. Короткие повести, рассказы, фантастика, публицистические и философские эссе. Любовь Гайдученко

одно очень крупное издательство давало ей на рецензию «творения» начинающих авторов, которых оно предполагало напечатать – или не напечатать, все зависело от Ольгиного отзыва. Короче, Ольга являла собой пример очень целеустремленного человека, которым никогда бы не смогла стать Аделаида.

      А самое главное, что при такой «бурной» деятельности Ольга неожиданно умудрилась написать (удивив всех своих знакомых) большущий роман, название которого говорило само за себя: «Житейские кружева» – историю двух обыкновенных семей и всех их родственников и знакомых, типа такой русской «Саги о Форсайтах», и не только написала, но и нашла деньги, чтобы «пробить» издание (хотя при этом совсем не была богачкой).

      Если сопоставлять наших двух подруг, наверное, в русской литературе, в которой есть примеры на все случаи жизни, и тут нашлась бы аналогия: конечно же, Обломов и Штольц! Ибо Аделаида, в сущности, очень тяготела к этакой обломовщине, ей нравилось не действовать, а созерцать, размышлять, медитировать вокруг своего пупка, она была чистой воды ленивым «недеятелем» («бездельницей» ее назвать все же будет грубо, а главное, неверно).

      Когда она видела по телевизору какие-нибудь исторические кадры, в которых маршировали колонны в жутком трудовом энтузиазме, ей становилось плохо. И вообще, брезгливость у нее вызывали не только физические запахи, исходящие от толпы, но и все те мысленные флюиды, которые густым облаком висели над любым сборищем, а Аделаида была в какой-то степени телепаткой (наука еще не изучила это странное явление, но оно не из разряда фантастических или недоступных, когда-нибудь ученые до этого доберутся и раскроют, почему некоторые слышат не только ушами, но и «нутром»).

      Так вот, от толпы никогда ничего хорошего не шло, а может, Аделаида просто была какая-то невозможная индивидуалистка. Вот по этому самому поводу автору хочется сделать еще одно «лирическое отступление».

      Сидел себе француз и писал о вроде бы ничего не значащих событиях, происходящих в светском обществе (дело было в 19 веке), описывал каких-то там мадам, месьё, их довольно мелкие душонки, ничего не значащие поступки, делишки, мыслишки, словечки… Он писал, накатав много томов и создав целый мир, а все потому, что не мог жить настоящей жизнью – он страдал страшной болезнью, которая не смертельна, но начисто вышибает из седла, астмой. Ему приходилось сидеть, почти не выходя, в оббитом пробкой помещении, слава богу, хоть он был не беден и ему не надо было добывать себе кусок хлеба, и оставалось только сооружать воображаемый мир и жить его жизнью…

      Вот кто был настоящий, махровый индивидуалист (правда, поневоле), и сначала его объявили просто очень интеллектуальным, далеким от жизни писателем, игравшим сам с собой в какие-то непонятные игры, которые он озаглавил «В поисках утраченного времени». Но вот прошел век, пошел другой – и в наше, казалось бы, предельно, не знаю как правильно назвать –