Песнь дороги. Оанаро Эррэдт

ушать лес. Однако сейчас вечерние трели птиц и уханье сов нарушались треском ветвей, криками и прочими звуками приближающейся погони.

      Шут с наслаждением зевнул, глядя на пламя, танцующее на ветках, и улыбнулся уголками губ. Он уже поужинал и находился в миролюбивом, точнее, расслаблено-ленивом состоянии духа.

      Во-первых, в кои-то веки, искали не его. А во-вторых… Было просто лениво напрягаться из-за этой мелкой суеты. Он уже давно прислушивался к облаве, ещё пока готовил ужин, но к его лагерю погоня приблизилась только сейчас.

      Точнее, добрался тот, кого гнали.

      Человек в пёстрой одежде вывалился из кустов на небольшую полянку неожиданно для себя и упал на четвереньки, не в силах больше бежать. Дышал он так тяжело, что даже не обращал внимания на небольшой костерок в нескольких шагах перед собой. Лютня в руках недвусмысленно намекала на причину бегства. Один рукав щегольской курточки почти оторван, на втором красовалась прореха. Ещё на одежде явно недоставало пуговиц, а болтающаяся на животе рубаха надета впопыхах. Певец явно очень торопился покинуть то место, где находился.

      «Повезло, что успел штаны натянуть да сапоги, а то бы так далеко не убежал», – лениво подумал Шут. – «Но хорошо бегает, опыт есть».

      – Привет, – сказал он, садясь в густой траве.

      – А?!

      Запыхавшийся гость вскинул голову на его голос и попытался было вскочить, но тут же со стоном упал обратно на землю. Ноги его больше не держали. Бродячий певец был молод и недурён собой, как раз из тех, с кем женщины не откажутся провести весёлую ночку. Но сейчас на овальном лице не было ни кровинки, прежде наверняка уложенные, каштановые локоны мокрыми растрёпанными прядями прилипли ко лбу и щекам, а сам юноша смотрел на Шута затравленным взглядом карих глаз. Свой берет ночной гость или потерял в лесу, или оставил на месте преступления.

      Зато лютню он сжал в руках мёртвой хваткой: даже косточки белели.

      – Да ты садись, не бойся, – Шут приветливо улыбнулся гостю. – Они тебя не найдут.

      – Откуда ты знаешь? – парнишка нервно оглядывался на кусты: звуки погони становились всё ближе. Лютню он по-прежнему не отпускал, и было заметно, как дрожат у него руки, да и ноги наверняка тоже.

      Ещё бы, отсюда до города часа три пешим ходом, а парня гнали, как оленя на охоте.

      – Как тебе сказать… – протянул Шут, незаметно искажая пространство вокруг места отдыха и пряча лагерь от преследователей. – Понимаешь, мне тут нравится. И я намерен здесь заночевать. Искать новое место мне лень. А спать, когда всё вокруг в кишках и крови, я не люблю.

      – А? – понимания в карих глазах барда не добавилось. Он по-прежнему вздрагивал и косился на кусты вокруг, но усталость уже взяла своё.

      Никуда он не уйдёт при всём желании. Просто не сможет. И парень тоже это понимал.

      Тем временем, облава добралась до лагеря. Певец дёрнулся было бежать, однако со стоном повалился обратно в траву. Но отчаяние на его лице сменилось изумлением, когда он понял, что погоня с криками и бранью огибает полянку, словно ни один из преследователей не чуял запаха дыма, не видел горящего огня и тех, кто сидел возле него.

      Шут молчал, ожидая, пока гость придёт в себя. А тот с открытым ртом смотрел в сторону леса, пока шум погони не затих вдалеке, и только потом обернулся к Шуту, с невинным видом жующего травинку.

      – Из Кроундока бежишь? – полюбопытствовал хозяин полянки.

      Он не нуждался в ответе, вид парня говорил сам за себя. Кроундок был ближайшим замком, где бродячий музыкант мог дать представление. Кроме того, он был наслышан о тамошней сластолюбивой графине, как и о ревнивце-графе. Единственным вопросом оставалось желание барда заглянуть графине под юбку, когда в замке были служанки куда милее и моложе…

      Впрочем, о вкусах не спорят. А, в общем, всё ясно и так.

      – Ага, – парень всё ещё вздрагивал от каждого звука и оглядывался на кусты, но уже поверил, что опасность миновала. По крайней мере, одна.

      – А ты кто? И как ты это сделал?! – певец неопределённо помахал в воздухе рукой, указывая в сторону леса.

      – Джастер, – Шут назвал «лунное» имя, которое знали только в одном месте, и оно было очень и очень далеко отсюда, в другом мире. Его обычное, «солнечное» имя было известно не то, чтобы слишком многим: оно постоянно было на слуху, как и похождения его хозяина. В зависимости от пола, возраста и обстоятельств встречи, рассказчики имя Шута произносили как с восхищением, так и с неутолимой ненавистью и жаждой мести.

      Однако сейчас он путешествовал инкогнито, выбрав для этого одежду, какую мог носить как бедный солдат-наёмник, так и небогатый горожанин. Шут умел сливаться с простым народом и не привлекать внимания, и часто проделывал такое ради развлечения. Ну, и чтобы уйти незамеченным тоже: он не любил ненужного кровопролития.

      – Не бери в голову. Я сказал – не найдут, значит, не найдут. Расслабься уже. Тебя как звать-то?

      – Ти… – гость закашлялся и спешно поправился. – Бард Гор.

      – А, – Шут сделал вид, что не заметил