Яблоко от яблони. Алексей Злобин

дни, те, что дальше, оторваны. Ведь пьеса же «Не могу представить, что будет завтра» называется!

      – А ты, Саша, что думаешь?

      – Думаю, Он и будет жить этим всю пьесу: «Уйти-остаться-уйти-остаться» – и все будет смотреть на этот календарь, мотаясь от двери к ее столу, то снимая, то надевая свой белый предательский пиджак.

      Монолога у меня не получилось, с первого же вопроса начался прекрасный творческий диалог, Саша с Машей увлеченно болтали о пьесе, а я только слушал и отбирал: «Так, хорошо, запомните это место, молодцы…» Глубокой ночью мы вышли на Моховую… Расходиться не хотелось.

      Я влюбился и с грустной уильямсовской улыбкой смотрел на влюбленную в партнера Машу, на ухватившего нить пьесы Сашу, на нас троих, таких счастливых.

      На следующий день репетиция сорвалась, а через день Саша пришел на полчаса раньше, такой торжественный, побритый, благоухая одеколоном; с ним была сияющая каким-то огромным будущим Нина:

      – Лёша, прости, мы уезжаем в Москву!

      – Надолго?

      – Насовсем, Сашу приглашают в Театр Гоголя.

      – Не уверен, что это лучшая из перспектив. Интересно, – у меня резко зажгло в груди, – а что я скажу Маше?

      – Прости, Лёха, сам понимаешь…

      Мы говорили в каптерке, куда был отдельный вход, а в аудитории дверь была открыта, и окна в майский двор театралки настежь – высыхал пол, я помыл его перед репетицией. Нина с Сашей ушли. С легким ощущением ножа под лопаткой я присел на табурет. Открылась дверь из аудитории, вошла Маша, сияющая, счастливая, ну как я скажу ей: «Маша, ты абсолютно вольна решать, продолжать ли работу, потому что Саша…»

      – В белом пиджаке!

      – Что?

      – Алексей, он пришел в белом пиджаке, абсолютно как в пьесе Уильямса. Пришел сказать, что уходит, смешно!

      – Маша, ты вольна решать…

      – Не говорите ерунды, господин режиссер, я вас не брошу.

      В жизни редко бывают счастливые минуты, когда небо сходит на землю.

      Это была одна из таких минут.

      – Хорошая пьеса начинается там, где заканчивается плохая, – так с порога сказал Иван Владимирович, положил передо мной на стол свернутую в рулон пьесу и спросил: – Сколько здесь событий?

      Вчера до глубокой ночи я выпивал с моим соседом, лауреатом Госпремии и заслуженным артистом Петром Семаком, в тупой печали отмечая про себя, что спектакль в срок я не сдам. На пороге Петр Михайлович спросил:

      – Почему так грустен, Лёша?

      – У меня завал с постановкой, есть актриса, нет партнера, а главное – я уже ничего не понимаю в этой чертовой пьесе.

      – Петя, позвони Ване Латышеву, – шумя посудой, крикнула из кухни жена Петра Нонна.

      – Зачем, Нонночка, звонить Ване?

      – Ты что не понял – у Злобина нет артиста, а Ваня звонил вчера, сказал, что на дачу собирается, значит – сейчас ничем не занят. И к тому же, если Лёшка уже ничего не понимает в пьесе, Ваня ему расскажет.

      – Лёша, подожди минутку, – Петр Михайлович уже набирал номер.

      Оставив дверь открытой,