Несовместимые. Валентина Кострова

шампанским, беру один бокал и оглядываюсь.

      Никого не знаю. Я слишком долго отсутствовала в России, а когда была в стране, не посещала такие мероприятия. Людей так много, что можно затеряться, мне это на руку. Возможно, Герман в этой толпе меня не найдет, и я смогу через полчаса со спокойной душой свалить отсюда.

      – Вечер будет скучным и долгим.

      Бокал в руке дергается, сглатываю, но не поворачиваюсь. Он стоит за спиной и смотрит на меня. Я чувствую его взгляд обнаженной кожей. Все же стоило мешок надеть. Непроизвольно выпрямляюсь. Это от нервов.

      Ему нравится? Молчит. Не выдерживаю и оглядываюсь через плечо. Лучше бы не делала этого. Его энергетика сносит меня мощной волной, словно я одним взглядом разрушила сдерживающую дамбу. Он смотрит на меня почти черными глазами, гипнотизирует. Облизываю языком верхнюю губу, сильнее сжимаю ножку бокала.

      – Герман Александрович? Какая приятная встреча! – рядом раздается мужской голос. Серые глаза вспыхивают раздражением, но он тут же моргает и смотрит вежливо на подошедшую пару.

      Я жадно отпиваю шампанское, в горле невообразимо сухо, а сердце теряет свой ритм.

      Не слушаю беседу, мне неинтересно. Только делаю шаг в сторону, как мужская рука обхватывает за талию и притягивает к себе. Близко, насколько позволяют приличия. Вытягиваюсь в струнку. Улыбаюсь пожилым людям, задерживая дыхание. Его пальцы проходятся по позвоночнику, спускаются ниже. Трогают края выреза платья. Указательный палец нахально проникает под ткань, проходится по резинке кружевных трусиков.

      Сохраняя лицо, хотя это дается с большим трудом, осторожно бросаю взгляд на Германа. По его лицу не догадаешься, какими бесстыдными вещами занимаются его пальцы.

      – Руки убрал! – шиплю, когда нас оставляю. Нахальная улыбка выводит из себя.

      – Знаешь, я передумал терять время на этом вечере, поедем прямо сейчас, – без предупреждения стискивает мою ладошку в своей руке и тащит из зала. Я едва за ним поспеваю.

      – Что ты делаешь, придурок? – если убьет, пожалею потом, а сейчас выдергиваю руку, как только оказываемся в каком-то помещении с парой-тройкой людей, которым нет до нас дела.

      Они через несколько минут уходят. Мы остаемся одни. Это нервирует, и адреналин лихорадит меня.

      – Что? – резко оборачивается, прищуривает глаза. – Следи за языком, иначе найду ему более интересное применение.

      – Ты слишком многое на себя берешь! Ненавижу тебя! – топаю ногой, негодующе сверлю спокойное лицо Германа. – Ты бездушный, черствый человек, не гнушающийся низкими методами для воздействия на человека. Ты мне отвратителен! Меня тошнит от твоей самоуверенности и безнаказанности. Ты меня заставил сюда прийти, зная, как на меня воздействовать, – задыхаюсь от переизбытка эмоций.

      Обычно я плачу в гордом одиночестве, не позволяю себе проявлять слабость перед кем-то. Сейчас я гляжу на высокомерное ненавистное лицо, и слезы потоком катятся по моему лицу.

      – Вытри слезы.

      – Что? –