Я отвечаю за все. Юрий Герман

кителе – почему-то морском.

      «Володькин китель, – подумала Варвара. – И старик этот Володькин. Он его сюда пристроил, а я гоню! И почему гоню? Потому что он не сопротивляется?»

      – Может быть, вы немного садитесь? – спросил Гебейзен. – Шуть-шуть садитесь – пока я собирайсь?

      Что-то в нем было и гордое, и покорное, и вежливое, и стальное и в его старых глазах, полуприкрытых темными веками, и в повороте головы, и в тонких, иронически улыбающихся губах, и даже в голосе – сиповатом и вместе с тем жестком, словно бы он долго командовал и только недавно умерил себя и сократил в себе и силу и властность.

      – Вы тут в командировке? – спросила Варвара.

      – Немного, – ответил он, вынимая из тумбочки свои вещи – вещи нищего. – Не знаю, как сказать? Длинное времья нет жизни в спокойности. Есть командировка. Так.

      – Вы – доктор?

      – Так. Arzt der Toten. Доктор мертвых.

      – Патологоанатом?

      – Так.

      – Военнопленный?

      – Нет, не так. Был гитлеровский лагерь. Как это сказать? Арестант. Много год.

      – Много лет.

      – Так. Лет. Но ошень давно был военнопленный русской армии. Сдался в Галиции – прорыв Брусилова, вы не помнить?

      – Читала.

      – Конечно, помнить вы не может.

      – Были в России?

      – Здесь был, Унчанске. Госпиталь «Аэроплан». Господин Войцеховский сделал для австрийцев. Тут женился. Мой жена был Галя. Русский. Галя Понарева. Сейчас ее нет. Нацисты…

      И, выставив вперед указательный палец правой руки, он показал, как нацисты застрелили его жену. Этим же пальцем он показал, что теперь один, один во всем мире.

      – Я есть такой, – сказал он, – ganz allein in der Welt. Совсем. И больше – никого.

      Варвара молчала. Уж это она умела – молчать и слушать, молчать и понимать, молчать и сочувствовать. Ей все всегда все рассказывали, не было человека, который пожалел бы о том, что вывернул душу перед Варварой Степановой.

      – Надо было сделать так! – сказал Гебейзен и этим же длинным пальцем показал, как следовало выстрелить себе в висок.

      – Почему? – спросила она.

      – Вакуум! – сказал австрияк и положил ладонь на свое сердце. – Вакуум! – повторил он, постучав себя по лбу. – Не есть для чего жить!

      – Бросьте! – сказала Варвара. – Что значит «не есть»? А наука?

      Гебейзен помолчал. Ему вдруг стало холодно, он накинул на плечи одеяло. И пока накидывал, Варвара вдруг подумала, что он похож на птицу, на огромную, когда-то сильную, бесстрашную птицу. «Ловчий сокол» – вспомнилось ей читанное, «воззривший сокол» – так писалось в давние времена о беркуте, увидевшем волка в степи. «Как, должно быть, он ненавидит!» – подумала она.

      – Вы знаете, что был на Морцинплац в Вена? – спросил он.

      – Нет.

      – На Морцинплац в Вена был «Метрополь». В ней был гестапо. В гестапо был группа «Бетман». Группа «Бетман» повез я…

      – Повезли вас?

      – Так. Меня. И мой науку к себе работать на них. Вы слышаль их наук?

      – Да, – кивнула