Я отвечаю за все. Юрий Герман

собирались студенты перед тем, как Иван Дмитриевич вел их в палату.

      На душе у него вдруг стало скверно – вспомнился Постников, как стоял он тогда, в сорок первом осенью возле военкомата, словно бы всеми брошенный, и как сказал виноватым голосом, что его «не берут, потому что уже поздно». И эти его горькие слова – «насильно мил не будешь!». Не злобные, а именно горькие! Нет, не может того быть, чтобы правым оказался Женька. Вот разве Жовтяк…

      Но и про Жовтяка ему трудно было представить себе такое. Трудно, как ни был ему всегда противен этот человек. Трудно, потому что никогда не мог представить себе измену…

      Над головой у него был кусок крыши, здесь не текло, но так же пахло тленом и давним пожарищем, как и повсюду в больничном городке, и так же не было слышно никаких человеческих голосов, как и повсюду на этой разбитой, разодранной, вспаханной плугом войны земле.

      «Подниму все?» – опять мысленно спросил у себя Устименко. Впрочем, если по совести, он спрашивал вовсе не у себя. Он спрашивал у Варвары, хоть, конечно, и не сознавался в этом.

      Помимо своей воли, думая о том, что было у него перед глазами, как бы рядом, где-то здесь же, вспоминая клинический парк и Варвару и как они ходили тут, когда росли здесь старые густолистые липы, дубы и клены, от которых даже пней не осталось нынче, он вел разговор с Варварой – со своим всегдашним кротким судьей и начальником.

      – Подниму?

      Она сказала, что он поднимет. Воображаемая Варвара.

      – Не могла встретить! – сердито посетовал он.

      Ответа не последовало.

      – Архитектор-строитель нужен толковый, – пожаловался Устименко. – Где я его возьму? Подсунет твой Евгений какого-нибудь морального урода!

      Он отлично знал, что бы она сказала. Она сказала бы, что он и сам справится.

      – Так я же врач, – огрызнулся Устименко. – А ты вечно даешь советы в делах, в которых не понимаешь. И какой нам прок от того, что я останусь? У нас же разные жизни. Я изломал свою, ты свою. Где Козырев?

      Конечно, она не ответила – она всегда знала, о чем именно не следует говорить. Но он отлично знал, о чем бы она заговорила. Она заговорила бы о том, что его самого грызло:

      – Ты же не сможешь удрать из города, где тебя учил Полунин? Помнишь, как я без тебя возила на его могилу цветы? А как мы сидели в саду, когда ты видел его в последний раз? А Постников твой? Ну хорошо, я дура, это известно, а как бы к этому отнеслась тетка Аглая? Не волнуйся, Володечка. Выстроить больницу по-своему – это большущее дело.

      – Не дадут по-своему! – рассердился он. – Рассуждаешь, как девчонка. Я получу стандартный проект и буду с ним крутиться, как белка в колесе.

      – Ах, бедненький! Что же делать, поборешься, еще повоюешь. Или ты вернулся со своего флота слишком нервным? Ничего, Володечка, выдюжишь! Ведь почему – стандарт? Ты же сам понимаешь! Чтобы не мотать казенные, народные деньги зря, чтобы хапуги и дураки не упражнялись в изобретательстве. А ты можешь! Ты – умный!