Колдуны. Фигль-Мигль

всё тех же подьячих-алхимиков. Неспособность одних, лукавый ум другого, староприказные увёртки – всё смешивалось в их ужасном котле и шло в дело.

      Не сразу мне удалось показать, какой ловкой, поджарой и, главное, понятной может быть официальная бумага.

      Никаких длинных периодов. Много точек. Мало запятых. Богатство содержания в немногих словах. Краткая, но сильная аргументация. Неуклонно логичное развитие мысли. Подбор слов простых, но строгих – ничего выспреннего, ничего смешного.

      «Посмотрим, что Ольга Павловна на это скажет», – злорадно сказал Вася.

      «Прекрасно я знаю, что она скажет. Справки учинить никак невозможно, делать по заведённому».

      «Ну, не этими словами…»

      Дело спас Фомин, случайно и с удовольствием прочитавший вперёд Ольги Павловны наш отчёт. «Понятно, как будто сам писал», – милостиво сказал он. «Я Фоме в фавориты не хочу!» – сказал Вася. «Вы его не слушайте, Константин Петрович, – сказала Шаховская. – Фома уйдёт на повышение в Смольный, заберёт нас с собою: плохо, что ли. Будем полноценный журнал издавать». «Мы? – сказал Вася. – Мы?!» – «Кто-то же должен давать советы практической политики».

      Закончив писать (под диктовку), Вася ощутил, что славно поработал и должен отдохнуть. Мы отправились обедать.

      В итальянском заведении, любимом мелкочиновным людом, за угловым столиком сидели Шаховская и Лев Вражкин.

      – Ты, Лёва, не человек, – говорила Шаховская в ярости, – ты карьерный автомат. Я не понимаю, зачем тебе карьера вообще. Ты же развлекаться не умеешь и вряд ли хочешь. Не пьёшь!

      – Не пью.

      – Не куришь!

      – Не курю.

      – Ни во что не играешь!

      – Совсем ни во что.

      – За девочками не бегаешь!

      – Куда мне.

      – Может, хотя бы за мальчиками? – С неуверенной надеждой.

      – Нет, Шаховская, и не за мальчиками тоже.

      – Сериалы и те не смотришь!

      – Да. Вот получу генеральский мундир, вобью в стенку гвоздик, повешу на распялочке и на него буду смотреть, любоваться.

      – Правильно. Ни на что другое ты к тому времени не будешь способен.

      – Я буду молодым генералом. – Вражкин наконец увидел пробиравшегося к свободному месту Васю. – А вам здесь что нужно, свидетель?

      – Обедать он пришёл, – сердито сказала Шаховская. – Садись, Васнецов. Дело есть.

      – Давай потом, – пролепетал Вася.

      – Потом ты струсишь, а Лёва передумает.

      – Я уже струсил.

      – Надо ли уточнять, что я уже передумал?

      Что-то неуловимо изменилось в Лёве Вражкине. Это не был вид человека, у которого ноют зубы, живот или душа. Не мог я и сказать, что он выглядел растерянным: молодой следователь, как и всегда, держался с нарочитой деревянностью. Если такого деревянного мог охватить гнев, то гнев это был – тяжёлый, задавленный гнев, густая чёрная отрава. Люди во власти такого гнева бьются головой об стену, если не могут убить обидчика.

      Гнев