Вихреворот сновидений. Лана Аллина

душой, всей кожей, к его улицам, почти всегда открытым церквушкам, домам, барам, маленьким магазинчикам.

      Квартира, комнату в которой Вероника иногда снимала, приезжая в Вечный Город, принадлежала одной её старой знакомой и состояла из трех небольших комнат и небольшого холла, где стоял старенький круглый стол, телевизор и несколько скрипучих дедушек-кресел.

      – Buon giorno, Maria! – поприветствовала Вероника вышедшую как раз в этот момент из кухни соседку, кроткую милую, очень аккуратную старушку, занимавшую другую комнату, а третья, совсем крошечная, пустовала. Маленькая, щуплая, какая-то незащищенная синьора Мария была сама живая история. Она помнила еще войну, фашистов, немцев, была свидетельницей оккупации гитлеровскими войсками Рима, о чем часто рассказывала Веронике, и даже вышла когда-то, в другой жизни, замуж за одного из партизан, боровшихся в Сопротивлении, а до того призванного юным новобранцем на итало-абиссинскую войну. Да только вот убили мужа-то, и детей даже не успели они завести. В сорок четвертом убили его, в самом конце той страшной мировой войны, тяжелым катком своим раздавившей жизни, надежды, судьбы римлян. И не только их.

      Синьора Мария уже много лет жила совсем одна, в бедности, и совершенно одиноко: даже дальних родственников у нее не осталось, да и приятельниц – одна, хорошо, две, не больше. А поскольку и собственного жилья синьора так и не нажила, то снимала она комнату у своей знакомой, Агаты Рубео. Это жилье было ей по карману, а всех остальных её доходов, то есть пенсии, не слишком значительной, и довольно скудных сбережений, только-только и хватало, что на еду, иногда на парикмахерскую, да еще на лекарства, которые она почти всегда приобретала в аптеке на Via dello Statuto, как раз наискосок от дома. Болезней у синьоры Марии накопилось за долгую жизнь немерено, но она никогда не жаловалась, и Вероника не помнила, чтобы она когда-нибудь стонала или хмурилась. Напротив! Синьора, всегда оживленная, приветливая, с улыбкой на губах, так и сыпала поговорками да прибаутками, а особенно любила выдать вдруг какую-нибудь ехидную, хотя и безобидную шуточку, частенько с ядрышком легкой непристойности. «Scopatevela, scopate, ragazzi,» – могла она, ничтоже сумняшеся, заявить игривым тоном, хихикая и присоединяясь вечером к компании за столиком в гостиной, игравшей в Scopa[13], а ведь среди собравшихся почти всегда оказывался и кто-нибудь из Вероникиных знакомых. Все весело смеялись, и никто не смущался от того, что старушка говорит, возможно, не вполне приличные вещи. Игра слов, bel mot – не более.

      Сейчас синьора Мария держала в руках cafettiera[14] с только что заваренным кофе, и по квартире растекался уютный утренний аромат мира и покоя. Она приветливо улыбнулась Веронике – и была такой теплой, такой уютной и до невозможности радостной ее улыбка.

      – A-а, ciao-ciao, bellissima, ciao, Veronica! – поприветствовала её Мария. – Come stai? Come è andata con i tuoi sogni d’oro?[15]

      – Grazie, più o meno, bene, insomma![16] – не рассказывать же Марии, в самом деле, о коварном графитово-сером воинстве, атаковавшем её ночью.

      – Meno male[17], – прожурчала Мария и, напевая себе под нос, – E va bene così, non ti merito più[18], –

13

Это игра слов: «Scopa» – название карточной игры, в буквальном переводе «Метла»; «Scopare» – «трахать» (ит., вульг.). «Трахайтесь, ребятки, трахайтесь!»

14

Cafettiera – кофеварка.

15

Привет, привет, Вероника, привет, красавица! Ну как ты? Какие снились золотые сны?

16

Более-менее, а, в общем, хорошо!

17

Тем лучше.

18

Старая итальянская песенка: «Ну и пусть так, я тебя не стою более»…