Журнал «Парус» №74, 2019 г.. Ирина Калус

в том, что манера выставлять напоказ, выпячивать свои страдания – ментально чужда русскому народу; а нас, русских, в России пока еще, слава Богу, больше ста миллионов. Даже когда кто-то из наших рвет на себе рубаху, рассказывая, что он в какой-то драке или катастрофе пострадал больше других, мы брезгливо отворачиваемся. А уж если это делает кто-то чужой, да еще если пытается что-то на этом выгадать для себя…

      Да, это горе, мы согласны. Но это ваше горе, ваша боль, ваше кладбище. А у нас и своего горя через край. Русские гекатомбы еще не осмыслены, на государственном уровне не признаны, а палачи, осудившие десятки миллионов моих сородичей на заклание, еще не названы поименно, не прокляты всенародно.

      Даже если, не дай Бог, к власти в России однажды вновь придут духовные наследники этих палачей – и введут закон об уголовной ответственности за неверие в холокост, русский народ не станет относиться к этой проблеме иначе. Получится ровно наоборот: на месте сегодняшних равнодушия и брезгливости явится открытая ненависть.

      Уж если мы и будем кому-то сочувствовать, то это нашим братьям во Христе – добрым католикам, суровым протестантам… То, что нас с ними объединяет, неизмеримо больше того, что разделяет.

      ГУСИ-ЛЕБЕДИ

      Милый брат, любопытство – порок,

      Нужно веровать слепо.

      Не ступай за прогнивший порог,

      Не заглядывай в небо.

      Пусть они стороной пролетят,

      Высоки и крылаты.

      Это вовсе не ангелы, брат!

      Ну куда ты, куда ты?

      Раскурочен дремучий уют

      Белокрылой напастью.

      Вот схватили тебя – и несут

      Над родимою грязью.

      То кисельный мелькнет бережок,

      То молочная речка,

      И опять – то лужок, то стожок,

      То остывшая печка.

      И не видно полету конца,

      И вдали всё темнее…

      Милый братец, окликни отца —

      И отпустят злодеи.

      Встанут в небе родные черты,

      Словно грозные рати.

      Полетишь кувырком с высоты

      На родные полати.

      В синяках от гусиных щипков,

      В пух одетый и в перья,

      Ты очнешься на веки веков

      От пустого неверья.

      То ли в самом деле всё это случилось, то ли просто примерещилось добру молодцу на родных полатях: схватили его тати крылатые, собратья, так сказать, по поэтическому ремеслу, – и тащат за темные леса, прямиком к бабе-яге в избушку. А там уж для него и яблочки золотые припасены – стипендия имени Бродского, бесплатная поездка в Италию на пару месяцев… «Ты, главное дело, – шипят ему гуси-лебеди в самое ухо, – пиши так, чтобы никто ничего понять не мог, кроме тебя самого. Ежели хоть кто-то уразумеет, о чем речь ведешь, – стало быть, не мастер ты еще. А вот ежли не токмо сам Айзенберг, но и родимая жена попросит как-нибудь, на сон грядущий, расшифровать, о чем это ты там, в очередном своем стишке, толкуешь, – считай, в самую