Журнал «Парус» 78, 2019 г.. Ирина Калус

в дымке папирос.

      В ДОРОГЕ

      Куда убегает дорога,

      в какой скандинавский туман?

      Профессор, вы прожили много.

      Вы помните запах полян?

      Стучит тёмно-синяя жилка

      в закрытые двери виска —

      за ними одна старожилка,

      одна приживалка – тоска.

      Ни боли, ни сильного духа

      не надо. Их выгнала вон

      худющая эта старуха,

      противница этих персон.

      И вот вы сорвались в дорогу.

      Зачем? От чего убежать?

      Хотите вернуться к порогу?

      На свежей траве полежать?

      Проснуться от детского крика?

      Сказать вы хотите сейчас —

      рассыпалась вся земляника.

      А я её, дурень, не спас.

      Не знаю – от скуки, от лени,

      в отключке, во сне, в мираже?

      И вот я встаю на колени —

      собрать, что пропало уже.

      ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

      Руслану

      Лев Николаич уходит из дому,

      по бездорожью сплошному скользя.

      Солнце впадает в осеннюю кому.

      Можно без солнца. Без света нельзя.

      Свет – это что? Или Кто? Или это

      просто полоска любви надо всем,

      узкая-узкая тропка рассвета.

      Сколько тревоги в такой полосе?

      Поезд в Ростов отбывает с вокзала.

      Выплюнет дым, поперхнётся гудком.

      Поздняя осень врасплох нас застала.

      Поздняя осень стучит молотком

      в крышку толстовского скромного гроба.

      Колокол. Тронулись. Горькой налей.

      Станции, станции, доза озноба, —

      осенью это стократно родней.

      Художественное слово: проза

      Дмитрий ЛАГУТИН. Лишний воздух

      Рассказ

      Кирилл И., молодой человек двадцати четырех лет, выпускник юридического факультета, вот уже два года занимающий должность юрисконсульта в небольшой строительной фирме, лежал на продавленной больничной койке во второй палате торакального отделения, расположенного на девятом этаже областной больницы, и безуспешно пытался уснуть. Уснуть ему мешали два обстоятельства: дренажная трубка, выныривающая из-под шестого ребра, задирающая футболку и спускающаяся к банке с мутной водой, и храп одного из обитателей палаты – грузного немногословного милиционера с пластырями между ключиц.

      В палате было темно и душно, но Кирилл лежал в самом углу, и от окна к нему ползли струйки колючего февральского воздуха. Сухой редкий снег скребся в стекло, и на спинки коек, на умывальник, на тумбочки и узкий шкаф у двери падали дряблые бледные полосы света.

      Дренажная трубка не позволяла Кириллу лечь на бок, и он пытался уснуть, лежа на спине, чего не практиковал с детства. Банка с мутной водой была подвешена на крюк, выглядывающий из-под матраса и, в свою очередь, подвешенный к перекладине койки. Если Кирилл вдруг кашлял, по трубке в банку спешили пузырьки – лишний воздух выходил из плевральной полости, позволяя легкому дышать свободно.

      Милиционер храпел так, что дрожали на тумбочках чашки – раскатисто, яростно, во всю мощь своей огромной грудной клетки. Казалось, во всем мире не осталось никаких звуков, кроме храпа,