Гладиатор. Владимир Хрулёв

света какой то сумрак застилал Софийскую набережную и туман с реки застыло, не клубясь, словно театральной декорацией прикрывал темноту Замоскворечья. Было тревожно, тихо и холодно, били куранты каждые пятнадцать минут, разбивая в осколки это застывшее в лёд время, а осколки со звоном падали на землю, но каждый раз всё снова застывало и умолкало, куранты били по времени ещё и ещё раз. Всё снова и снова разносилось по Кремлю, по Красной площади и неслось в Лефортово, в Замоскворечье и за спину – вдоль по Тверской, куда то на север, в неохватные лесные дали Коми, оставляя в стороне невские болота.

      Невысокий человек незаметным, словно тенью, стоял у чугунной ограды Тайницкого сада над его косогором, редко засаженным низкорослыми яблонями, пытался представить себе как горит Москва от Большого Кремлёвского Дворца за его спиной, а по левую руку полыхает Китай – город, а прямо перед глазами во тьме клубится дымами Замоскворечье.

      Кажется, что эту картину он уже видел где то и сейчас чувствовал жар пожарища спиной, как когда то, и лицо его овевал адский ветер от которого было не разлепить глаза, как когда то, и дымный смог перехватывал дыхание и возвращал его в реальность холодной темноты – и не мог вспомнить когда то виденной картины большого пожара большого города. Когда же было это? Что этого не было в его жизни, уже себе не мог поверить. Было это – себе противоречил и себя уверовал, было! Но не французы сжигали Москву и не Москва горела в Смутное время. А он сам сжигал этот большой город, но уже не Москва горела, а где то не в Донбассе и в Крыму горели города и люди, сжигаемые не императором Нероном, а плебеем точь в точь похожим на императора, но, в отличии от него, низкорослым человеком, лживым, честолюбивым и властолюбивым.

      Это был неприглядный человек по имени Ленин… Нет, не Ленин, но что то такое или этакое божественное и величественное. Но пока не божественное и не величественное. Пока лишь презрительное – раб на галерах или что почти равнозначно – гладиатор. Он продолжал оставаться у чугунной ограды и ощущать всем своим существом прекрасное видение разрастающегося пожара, впрочем, постепенно он сам не мог воспрепятствовать своему изменению и, в конце концов, согласился с собой и стал ощущать себя римским горшечником Теренцием Максимом, забыв напрочь о своей покинутой супруге, не Кайе, о ней никто не знал, он всегда её скрывал в своих грешных грёзах, а о Людмиле, кажется по фамилии Шкребнёва, забыв об имени, каким он мог бы зваться сам – Руслан. И не жалел об этом имени. Это имя его не вдохновляло. А вот пожар его вдохновлял и в этом вдохновении он потерялся и не мог себя назвать – кто же он, сам император Нерон или горшечник Теренций в образе Императора. Эти трое не покидали его в мыслях.

      Только легко ли возвращаться к этой холодной Москве из сонного адского оранжевого пожарища и нужно мчать в Ново – Огарёво, собрать всех за одним большим общим