Ты, главное, пиши о любви. Марина Москвина

сопровождал меня пес Диван.

      А напарником моим был садовник, молчаливый молодой человек. Он косил, я за ним убирала сено, – полдня! – и он молчал. Красивый, высокий, черноглазый. Я не выдержала и спросила имя. Хотя бы имя.

      Он помолчал еще немного, отложил косу и ответил:

      – Одиссей.

      (Как потом выяснилось, Одиссей – чемпион Пушкиногорского района по шахматам!)

      11 февраля

      Бугрово

      Юля – Марине

      Зашла к Алексею. Его мама Нина Алексеевна всегда меня ждет.

      Мы с Алексеем много бродили, и в этот раз он показал мне горы, что скрыты в лесу. Когда Алексей говорит – он передает мне то, что должно быть передано, продолжено и запомнено. И это, вы знаете, я всегда чувствую рядом с вами.

      Мы видели лисьи норы и вообще очень много следов лисы, зайцев, белок, мышей-полевок. Я гуляла по следам зайцев, сворачивая и останавливаясь, где они.

      Потом с заячьей тропы переходила на лисью, шла по следам, а потом и лису увидела вдалеке. Она только мелькнула. Черно-бурая. А рыжих, мне Алексей говорит, – зовут огнёвки. След у лисы, как строчка швейной машинки, ровненько в одну линию. А так во всем лесу только я и зайцы.

      Ко мне забегала полевка ночью, я вам писала. Она шуршала на «кухне», в ящике. Я вспомнила рассказ Коваля. Как же я этой мышки испугалась, как вслушивалась напряженно в тишину, в ветер на крыше, в окнах.

      Приходил заяц ночью. Рядом со мною ходили снегири.

      Или я рядом с ними и за ними.

      13 февраля

      Москва

      Марина – Юле

      Юлька, мне показалось, от тебя пришло письмо? Что-то улетело.

      Если да – пошли снова.

      17 февраля

      Бугрово

      Юля – Марине

      Кололи на дрова старую сливу в прошлом марте. Аля водила меня по саду, говорила: «Здесь посажу культурную вишню». Я понимала, конечно же, что она имеет в виду, что вишня-то будет не дичок. Но ее слова, интонации – «культурная вишня» – звучали гордо и нежно.

      Вынесла «стуло» («тебе нужен стуло?»), так Аля назвала пенек. Под топором разлеталась труха. И когда я поставила одно из невзрачных сливовых поленьев на «стуло», то поняла вдруг, что передо мною взгляд. Попался спил, где ствол расходится на две ветки, и основания этих веток – глаза.

      Во взгляде сливы было даже что-то совиное.

      Я оглянулась, а на меня смотрели все спилы низких пеньков в саду – открыто и удивленно, – они смотрели в небо, как пролетали над садом гуси.

      Сейчас поколола дрова и снова встретила «глаза» дерева. На этот раз это была береза. Колола дрова, потом их складывала. Как я научилась складывать: я складываю, складываю, если вся валится поленница – поднимаю и складываю снова.

      Бывает, все уже давно протопилось в печке, а сучковатые полешки дымят. Их выложишь на совок, бежишь на улицу и там засыпаешь снегом. Они шипят и трещат. Случалось, несколько человек выскакивали, неся на вытянутых руках, как кузнецы –