Пушкин. Побег из прошлого. Виктор Юнак

смотрю на все это с высоты двух столетий. Впрочем, во-первых, вы сами уже завтра сможете убедиться в моей правоте; во-вторых, однако, сей фактор нисколько не помешает вам… нам выполнить задуманное. У нас с вами будет, поверьте мне, несколько возможностей разобраться с царской семьей, арестовать самого Николая. Но… Я бы не хотел, господа, опережать ход событий. Пускай все идет, как предначертано историей. Я же ее лишь слегка подкорректирую в тех моментах, когда это будет наиболее благоприятно для хода восстания, чтобы помочь вам прийти к власти. В принципе, я все сказал. Теперь, если позволите, я просто молча поприсутствую на вашем совещании. Никому из моих современников такое даже и присниться не могло ни в одном прекрасном сне.

      – Сделайте одолжение! – после некоторой паузы, во время которой он, да и остальные тоже, осмысливал услышанное, произнес Рылеев.

      Романов нашел свободный стул в самом углу большой гостиной и тихонько прошел туда и сел, с улыбкой и дрожащими от радостного волнения губами, наблюдал за происходящим.

      – Наша революция, – заговорил Александр Бестужев, – будет подобна революции испанской, не будет стоить ни одной капли крови, ибо произведется одною армиею без участия народа…

      – Но какие меры приняты Верховной Думою для введения предположенной конституции, – спросил Александр Якубович, – кто и каким образом будет управлять Россией до совершенного образования нового конституционного правления?

      – До тех пор, пока конституция не примет надлежащей силы, – сказал Бестужев, – Временное правительство будет заниматься внешними и внутренними делами государства, и это может продолжаться хоть десять лет.

      – По вашим словам, – возразил Якубович, – для избежания кровопролития и удержания порядка народ будет вовсе устранен от участия в перевороте, что революция будет совершена военными, что одни военные люди произведут и утвердят ее. Кто же назначит членов Временного правительства? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения оно будет управлять десять лет целою Россиею? Что составит его силу, и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддерживаемый штыками, не похитит самовластия?

      Эти вопросы произвели страшное воздействие на Бестужева, негодование изобразилось во всех чертах его лица.

      – Как вы можете меня об этом спрашивать? – вскричал он со сверкающими глазами. – Мы, которые убьем, некоторым образом, законного государя, потерпим ли власть похитителей?! Никогда! Никогда!

      – Это правда, – вдруг произнес Рылеев с улыбкой сомнения, – но Юлий Цезарь был убит среди Рима, пораженного его величием и славою, а над убийцами, над пламенными патриотами, восторжествовал малодушный Октавиан, юноша 18 лет.

      После очередного пламенного пассажа Рылеева Михаил Бестужев улыбнулся.

      – Чему ты улыбаешься, брат? – удивился Рылеев.

      – Да вот вспомнил твою недавнюю поэму «Наливайко». Как