Наше счастье украли цыгане. Олег Лукошин

аева поёт Алла Пугачёва». Ленинградский завод грампластинок. «Это первая большая авторская пластинка молодого композитора Игоря Николаева. Она познакомит вас…» А-а, ладно! Предисловия не в счёт, хотя помню. Главное – песни.

      Статные, симпатичные деревенские дома – зажиточно живут в Вешних Ключах – стремительно вывалились из-за поредевших разом деревьев. Раз – и вот они. Вон и дедовский. Седьмой или восьмой – помню, помню! Уже отсюда видно.

      Притормозила. Так бежать не стоит, пожалуй. Правая брителька разорванными концами по телу хлестала – и спереди, и сзади. Словно порка. Так тебе, блудница, так! За что? Я ни в чём не виновата!

      Коленки чёрные. Ну правильно, а как ещё должна выглядеть, если в лесу попалась? Личико, видать, такое же, но в зеркальце не смотрелась, хотя захватила. Оно в сумке. Та волочилась на вялой ладони по пыльной дороге.

      – Да, песни. Сторона один. «Сто друзей», «Желаю счастья в личной жизни», «Паромщик», «Балет».

      – Девынька, ты чья? – какая-то тётка пожилая. – Никак Бойченкова? К деду? Вот тому радость!

      Ударение на «е» выдала. И лишний слог. Колхозница.

      – Сторона вторая, – кивнула ей. – «Прости, поверь», «Балалайка», «Стеклянные цветы», «Две звезды».

      – Упала что ли? – уже в спину.

      Нет ответа. Не зли меня, женщина, в минуты ответственные!

      И – обратили внимание? – ни единого сбоя.

      Отлично! Концентрация превыше всего. Ни малейшего повода для воздействий извне. Ни шанса врагам. Так и одолею всех.

      – По просьбам трудящихся исполняется песня «Две звезды». В небе-э полночном, небе-э весеннем…

      Дедов дом открыт. Значит, на месте старик. К вечеру ждёт меня, встречать собирается, а я – вот она. Туточки.

      Так задумано. Спланировано так.

      – Па-адали две звезды-ы-ы…

      Да дома ли? Здесь замки не вешают. Деревня, общинный уклад, доверие. Темно в сенях. Где тут выключатель? Вот этого не вспомню – три года не была. Впрочем, видно более-менее.

      – Па-адали звё-о-зды с мя-а-хким свече-эньем…

      Дверь в горницу пинком отворила. Переступила порог. Чумазая, измождённая, трахнутая. Падшая.

      – В у-утренние са-ады-ы-ы… – пропела надрывно.

      Дед за столом. В футболке, штанцах каких-то, ноги босые. Чаёвничает. Как раз усы утирал довольненько. Самовар, от которого даже с порога обдало жаром, варенье в блюдечке. Напротив – молодуха. Лет сорока бабенция в глубоко и легкомысленно расстёгнутой блузочке. Полюбовница никак. Ну а что, ему ведь шестьдесят восемь всего. Или девять.

      – Светка! – радостно выдал он, округляя глаза. – Вот так радость! А ты как рано так?

      – Смотри, деда!

      Рывком задрала подол платья. На трусах – кровавое пятно.

      – Видишь? Отымели меня только что. Изнасиловали. В лесу. Двое. Автобус сломался на полдороги, все пешком пошли. Отстала от народа, да специально больше – воздухом, мол, подышу. Тут два парня из-за деревьев. Ля-ля, тополя. «Тороплюсь», говорю. Руки скрутили, утащили в чащу… Деда, делать ведь что-то надо! Как мне жить-то теперь с этим? Мне ж всего шестнадцать.

      Побледневший Никита Владимирович поднялся на ноги, часто-часто заморгал увлажнившимися глазами, затем, словно обжегшись, выронил из дрогнувших рук блюдечко. Оно торжественно ударилось о край стола, шмякнулось об пол, но даже после второго столкновения не разбилось. А разлетелось вдребезги с третьего, тихого и осторожного, этакого последыша, которое вроде и не предвещало несчастий. Дедова полюбовница в тот же миг следом вскочила.

      – Так в милицию надо! – выкрикнула она. – Они найдут. Может… Господи, горе-то какое! – закрыла рот ладошкой.

      Опять уселась.

      – Найдут… – выдохнула я устало. – Что мне теперь с этого? Кто мне невинность вернёт?

      Они молчали напряжённо. Растерянные. Шокированные. Да, эффект ещё тот.

      – Ну, в милицию так в милицию, – молвила им.

      Вопиющее преступление будет раскрыто!

      Думала, в райцентр придётся ехать, там милиция настоящая и действенная, там цивилизация и закон, но оказалось, что и в селе пункт имеется. Ну правильно, центральная усадьба колхоза, почти тыща дворов.

      – Стойте! – остановил нас дед на полпути. На лице – капельки пота. Взгляд тяжёлый, подавленный. – Не надо в милицию. Сам их найду. Здесь такого не утаишь, непременно узнаю. По-тихому разберусь. Кровью расплатятся за содеянное. А никто ничего и не узнает.

      Дед – бывший мент. Милиционер то есть. Мент нехорошо говорить, хотя сейчас многие это слово употребляют. Даже по телевизору в неврастеничных и разоблачительных фильмах о правде жизни.

      – Ты чего! Ты чего! – это тётя Марина в бок его тыкать взялась. Мы с ней наскоро успели познакомиться. Соседушка, через дом обитает. В Вешних Ключах недавно, откуда-то припорхала. Перелётная птица. Вдовушка. Ну и женщина дедова – определённо. – Сесть захотел? Как ты их найдёшь, так и тебя потом найдут. За убийство – вышка.

      – Меня