Развилки. Владимир Дараган

Нет льда, что-то сломалось! Ну и ладно, чинит он не будет. Многое теперь безразлично. Он сел за стол, сделал глоток и задумался.

      Бывают моменты, когда думать не надо. Проще и лучше – сидеть и смотреть, например, на узор оконных занавесок. Где-то в подсознании что-то шевелится, но это глубоко, не портит настроения. Главное, не пропускать эти шевеления наружу. Тогда они не беспокоят, можно расслабиться и ждать, когда откуда-то из глубины придет что-нибудь хорошее, что поднимет настроение. Тогда и кофе будет вкуснее, и стакан с «кампари» останется недопитым.

      Но это в теории. На практике никуда не деться от грустных мыслей. Никита сделал второй глоток. Куда все ушло? Сколько было радости, когда сделали первый прибор, когда бегали по рынкам, пугая продавцов, что они могут мгновенно определить содержание нитратов в огурцах, когда нашли фирму в Италии, которая стала делать для них электроды. Надо про это забыть, слишком больно вспоминать. Сколько рож, неудавшихся венцов творения сразу промелькнуло перед глазами – надо договориться, решить проблему полюбовно, мы все понимаем, но и ты нас пойми… Все! – наплевать и забыть. Такие воспоминания лет на десять колонии потянут. Сейчас покупка мебели в квартиру Маши – это на первом месте, это приятнее. Что-то он расквасился. А с виду такой деловой, энергичный. Но мягкий, всегда войдет в положение. А как иначе? Это ценится, это работает, тут ничего менять нельзя.

      А с Иркой надо что-то решать. Тишина в доме – это ад. Каждый в своем углу, они боятся пересечься. Ведь он любит ее. Понял окончательно, когда закрутил с… Черт, даже имя ее забыл. Тогда сравнил и ужаснулся. Куда его понесло? Рядом потрясающая женщина: красивая, сексуальная, умная. Он вытащил счастливый лотерейный билет, когда пошел пить кофе в Ленинке. Хорошо, что она тоже любила разбивать чтение чашечкой кофе. Другой такой ему не найти. С виду она суховата и рассудочна, но это на людях. А когда они вдвоем, да еще после первого бокала…

      Надо что-то делать. Невозможно больше переносить ее взгляд – изучающий, вопросительный. Она молчит, знает, что на любое ее предложение у него сразу найдется сто пятьдесят предлогов, что пока не время, что надо поговорить об этом через месяц и тому подобное. Причем, это не он будет говорить, а какой-то черт противоречия. Раньше молчал, а сейчас проснулся. Не смог он заткнуть этого черта. И злится он про себя, насуплено молчит. Посмотрел бы в тот момент в зеркало – убил бы гада не задумываясь. Святая она женщина, что все это терпит.

      Надо все бросить и начать сначала. Так коучеры советуют – кирпич им в глотку. Балаболы, сами в проблемах, как дед Матвей в дерьме, когда он на огороде в сортир провалился. У них с Иркой прекрасное «сначала», его уже не повторить. Их «сначала» – это кофейня в библиотеке, скамейка на аллее ВДНХ, диван в квартире, когда родители уехали на дачу, белая ночь в питерском Катькином садике.

      – Ты правда меня любишь? – спросила она тогда. – Не мое тело, а именно меня?

      – Правда, – сказал он. – Вот отрежут