Харклайтс. Тим Тилли

что здесь может расти хоть что-то. На старом корявом дереве, которое стоит посреди двора, никогда не бывает листьев. И вряд ли те яблоки, что мы получаем два раза в год – когда у нас выходные, – сорваны с него.

      Машина снова гудит – значит, проверка окончена; от гула росток трепещет. Закрыв глаза, я прижимаю руку к стене и чувствую, как она дрожит, – от Машины дрожит всё, и дрожь бежит в мои кости.

      Открываю глаза и успеваю заметить лёгкий взмах крыла сороки, взлетевшей в воздух. А потом что-то чуть слышно падает на землю, маленькое и невесомое.

      Птица – добрая примета. Я озираюсь вокруг, смотрю на небо, но сорока уже исчезла. Затем опускаю взгляд и возле морщинистого дерева вижу жёлудь – как будто бы жёлудь.

      Подхожу ближе. Подбираю его с земли – но это, оказывается, вовсе не жёлудь, а колыбелька, искусно вырезанная из дерева, и она лишь похожа на жёлудь.

      Внутри – крохотное шерстяное одеяльце, словно кукольное. Под ним кто-то шевелится. У меня перехватывает дыхание, и кажется, земля уплывает из-под ног и мир теряет равновесие. В колыбели – младенец, ростом не больше половины спички, кареглазый малыш с чёрными кудряшками.

      Я стою, изумлённо разглядывая его.

      Неужели всё это происходит на самом деле?

      Рассматриваю кроху поближе: он улыбается, барахтается под своим одеяльцем и размахивает крепкими ручками. «Не может быть, – шепчу я. – Никто не сумел бы сделать такую искусную игрушку…»

      Слова застревают у меня в горле, словно кость.

      Это не игрушка.

      Ребёнок настоящий.

      Настоящий и живой, в подгузнике из мха.

      Смотрю на шершавый, весь в трещинах Колодец. И плачу затаёнными, невидимыми слезами. К то-то подкинул малыша в Харклайтс точно так же, как когда-то давно подкинули меня.

      Хочется успокоить его, сказать, что всё будет хорошо. Но я в этом совсем не уверен.

      Со стороны фабрики доносится знакомый стук.

      Бумс.

      Бамс.

      Бумс.

      Это Старуха Богги со своей палкой. Шаркает ею и стучит с такой силой, будто отрабатывает удары для наказаний. А вдруг она не швырнёт меня в Колодец? Вдруг вместо этого просто поколотит до полусмерти?

      Прячу желудёвую колыбель поглубже в карман рубашки – туда, где лежит мой кусочек мела.

      Из чёрной дыры за дверью фабрики показывается Старуха Богги, и у меня холодеет сердце. Она катит на тележке все мои спичечные поделки: башни, домики, большие особняки и гостиницы.

      Но откуда она узнала? Замок понятия не имел о них. А остальные сироты, если и видели, как я клею, и раскрыли мой тайник, никогда не выдали бы меня. Здесь не доносят друг на друга – таков закон.

      – Похоже, ты трудился на славу не только в цеху. – Старуха говорит почти мягко, даже вкрадчиво, а потом жёстко отчеканивает: – Лепесток мне всё рассказала.

      Лепесток.

      В это невозможно поверить. И я не верю. Мы ведь друзья. Много месяцев она подбрасывала мне свои упакованные коробки, чтобы я выдерживал проверку и не попадал под горячую руку старухи.