Харклайтс. Тим Тилли

чит, ещё один сирота.

      Мальчишка, кажется, перепуган. На нём уже серая одежда, какую мы тут все носим. В руке – чёрный с жёлтым коробок с надписью «Харклайтс», и внутри постукивают толстые спички. Каждому вновь прибывшему Старуха Богги вручает такой коробок. Со словами, что это – задаром, твой первый коробок со спичками в Харклайтсе.

      Старуха Богги (что значит Пугало) – так почти все мы за глаза называем мисс Боггет. В отместку за её обычай первым делом отбирать имя у каждого сироты и давать ему взамен новое.

      На большом пальце у неё железный напёрсток, словно остаток рыцарских доспехов. Старуха никогда не снимает его, хотя напёрсток нужен ей только при стрельбе из арбалета.

      Новенький мальчик поднимается на деревянные подмостки, сжимая в руке коробок – в нём тихо перестукивают спички.

      Старуха колотит палкой по дощатому краю помоста и рычит:

      – А ну, держи спину прямо.

      Интересно, знал ли этот мальчик родителей? Своих я не помню. Их лица стёрты. И я понятия не имею, где они жили – в просторной ли городской квартире, в лачуге или ещё где. Самое первое моё воспоминание – здешняя фабрика. Высоченные, как в тюрьме, стены, тяжёлые железные ворота и огромная, немыслимая труба, верхушка которой вся чёрная от копоти.

      – Это Пробка. Теперь он будет жить с нами. – И Старуха Богги тычет в меня палкой: – Ну а ты, Фитиль, объяснишь и покажешь ему, как у нас тут всё.

      У меня сводит живот. Сердце снова берёт разбег. Пока я встаю со скамьи, приставленной к длинному столу, Лепесток слегка толкает меня под локоть:

      – Спорим, этот и полдня не продержится.

      – Посмотрим.

      Надеюсь, она неправа. Три новых сироты подряд не справлялись с работой на фабрике, а такие старухе не нужны. Если и этот сдастся, мне так и придётся работать в одиночку, без напарника.

      Я подхожу к Пробке. На вид ему лет семь-восемь. Бледный, точно простыня, – можно подумать, жил на чердаке или в угольном сарае. Коробок со спичками всё ещё дрожит у него в ладони; усаживаю Пробку на скамью рядом с собой.

      – Все пожитки отобрала у тебя, да?

      Пробка кивает.

      – Старуха со всеми так. Меня зовут Фитиль.

      Через несколько минут распахивается кухонная дверь и появляется Замо́к – он катит тележку с пустыми мисками и большим медным баком. Замок в приюте самый старший, и Богги выбрала его себе в помощники. Щетина у него такая жёсткая, что он может зажигать о неё спички. И иногда бросается ими в нас, рабочих. Мы ненавидим его почти так же люто, как Старуху Богги.

      Подхватив своей ручищей одну из мисок, он открывает кран на баке, и в миску натекает комковатая серая жижа.

      Пробка изумлённо смотрит.

      – Это каша, – поясняю я. – Она тут на завтрак, обед и ужин. Не такая уж гадость. У неё совсем нет вкуса, так что можешь вообразить себе любую еду, какую только вздумается. И смотри, съедай всё подчистую, иначе несдобровать. – И, глядя, как Замок добавляет в каждую миску по капле из коричневой бутылки, говорю: – А это лекарство. Чтоб мы не хворали тут.

      Старуха Богги и Замок кашу не едят. Сидя за высоким столом, они уплетают жареную курицу, индейку, утку, сосиски и бекон, внушительные куски баранины и говяжьи отбивные, и всё это с жареной картошкой в густом соусе. На десерт – пышные булочки с изюмом, яблочный пирог под заварным кремом, бисквиты, сливовый пирог, торт со сладким сиропом и ещё один торт – с джемом, и вдобавок хлебный пудинг, щедро смазанный маслом. Нам не достаётся ни крошки от этого изобилия, даже об объедках мечтать не стоит, хотя после старухи с Замком остаётся предостаточно.

      После ужина Старуха Богги требует нас с Пробкой к себе в кабинет, а остальные идут вслед за Замком наверх. Старуха отпирает дверь и впускает нас. Кабинет – точь-в-точь как всегда. Чистота, скупой порядок. На письменном столе ни единой бумажки. Только масляная лампа, пресс-папье да выдвижной ящик, который она сняла с полозьев и вытащила из секретера. Чего в нём только нет: инструменты, детали от разных механизмов и старых карманных часов, линзы фотоаппаратов в медной оправе и ещё полно всякой всячины. Именно так, выуживая что-нибудь из ящика, Богги и раздаёт нам имена.

      Стеклянный колпак по-прежнему на каминной полке рядом с жучками, которых так любит мастерить Старуха Богги. Эти жуки – существа запредельные, они совсем из другого мира, и их можно повстречать лишь в книгах или в людском воображении. Однако старуха умудряется мастерить их, и они копошатся у неё в кабинете.

      Под стеклянным колпаком – крошечный человечек, не выше пары спичечных коробков, поставленных друг на друга. Его маленькие одёжки совсем как кукольные, а под ним – подстилка из мха и сухих листьев. Кожа грубая, как у перчаток. Глаза закрыты.

      Заметив его, Пробка испытывает то же, что и всякий новенький, – отвращение, смешанное с восторгом. Он стоит, переминаясь с ноги на ногу; старуха между тем отпирает дверцу одного из шкафов.

      – Вот, держи, – рявкает она и суёт ему хлипкое шерстяное одеяло, такое же пепельно-серое,