Калис. Максим Хмелев

так честно. Задавай свой вопрос.

      – Сколько тебе лет?

      – Тридцать один. А тебе?

      – Но об это у девушек не спрашивают, – улыбнулась Леся.

      – Или мы отвечаем на все вопросы или нет, – парировал Макс.

      – Ладно, двадцать девять. Ты был женат?

      – Нет. У меня была девушка, но мы с ней расстались, – ответил Макс и тут же спросил. – Рыжий это естественный твой цвет волос?

      – Нет. По настоящему я блондинка.

      – Правда? – удивился Макс. – А почему ты тогда перекрасилась в рыжий? Ведь многим мужчинам наоборот нравятся блондинки.

      – Но ты не забывай, какая у нас, у блондинок, репутация.

      – А какая?

      – Тупые барби, годные лишь для постели.

      – А ты не хочешь быть такой?

      – Ни в коем случае. Я хочу, чтобы меня воспринимали, в первую очередь, как умную девушку, а уж потом как красивую.

      – Но ты все равно говоришь, что многие тебе говорят, что ты очень красивая. Неужели они не хотят затащить тебя в постель?

      – Конечно, хотят. Но они же не подходят ко мне и не говорят: «Эй, крошка», – она сделала свой голос грубее. – «А не переспать ли нам сегодня вечером?». Теперь моя очередь задавать вопрос, – сказала она уже нормальным тоном. – Почему ты расстался с той девушкой?

      – Она меня бросила, – глухо ответил он. – И я не хочу больше говорить о ней.

      – Тебя? Она? – спросила Леся. – Но почему?

      – Я отвечу тебе на этот вопрос и мы закроем эту тему, – нехотя сказал он. – Понимаешь, – он сделал глубокий вздох. – Не легко быть моей девушкой. Это с виду все просто, все красиво и сказочно. Но очень часто я целыми днями, вечерами и ночами был поглощен своей новой книгой. Я целыми месяцами не обращал на нее никакого внимания. Я жил с ней рядом, в одном доме, спал с ней на одной кровати, но меня словно не было рядом, я был где-то далеко, но никак не с ней. Знаешь, а я ее понимаю. Это тяжело: ложишься спать с родным, любимым человеком, а его словно нет, словно это пустой бездушный манекен. Манекен, у которого осталось только пощупать пульс, чтобы понять, жив ли он еще, или уже нет, или он умер. А может, это было итак. В это время я умирал, чтобы воскреснуть через неделю, месяц, два… Лишь только за тем, чтобы снова умереть. А ей хотелось домашнего очага, уюта. У нее же был лишь один покой, не реальный, не живой покой. Покой, который выворачивает наизнанку. От него пытаешься убежать, но он преследует тебя, стучит тебя по голове, залезает тебе в уши. От него нельзя скрыться. Он будет с тобой всегда и везде… – он ненадолго замолчал. – Лесь, тебе, как и многим другим, этого, наверное, никогда не понять.