Житие одной бабы. Николай Лесков

он будет иль не будет, тоска не убудет:

      Вдвое, втрое у голубки печали прибудет».

      II

      Ноябрь уж приходил к концу, началась филиповка; дорога стояла отменная; заказано было собирать подушное. Костик все чаще навещал Прокудина; сидели, водочку вместе попивали, а о деле, насчет конопли, ни слова. Костик все мостился к Прокудину опять в компанию, а прямо сказать не хотел, потому что знал, какой Прокудин прижимистый. Прокудин тоже молчал. Костиков капитал ему бы и крепко теперь был к руке, да на уме он что-то держал и до поры до времени отмалчивался. Костик видел, что Прокудин неспроста что-то носом водит, а разгадать его мыслей никак не мог. Надоело ему это до смерти, злился он, как змей лютый; а все по вечерам заходил к Прокудину. Стали большаки конопельку ссыпать, и Прокудин возов с пяток ссыпал. Видит Костик, что дело без него обходится, не стерпел, пошел к Прокудину. Пришел вечером, а Прокудина дома нету.

      – Где Исай Матвеич? – спросил Костик.

      – Нетути, родимый! у масляницу пошел.

      Пошел и Костик в масляницу.

      – Здравствуй, Матвеич!

      – Здравствуй, Борисыч!

      – Помогай бог.

      – Спасибо.

      – Аль пущать масляницу задумал?

      – Хочу пущать в четверг.

      – Доброе дело.

      – Что господь одарит.

      – Матвеич! вечерять пора. Ужинать собрали, – крикнула через окно жена Прокудина.

      – Ладно. Вечеряйте, мы после придем; а ты, Гришутка, иди; я сам тут печку покопаю.

      Григорий встал, закинул в печку новую охапку прошлогодней костры, передал отцу ожег, исправлявший должность кочерги, и вышел. Прокудин почесал бороду, лег на костру перед печкою и стал смотреть, как густой, черный дым проникал сквозь закинутую в печь охапку белой костры, пока вся эта костра вдруг вспыхнула и осветила всю масляницу ярким поломем.

      – Ух! шибнуло как, – сказал Прокудин, заслоня от жару ладонью свое лицо.

      Костик ничего не ответил на это замечание, только встал, закурил свою коротенькую трубочку, лег возле Прокудина на брюхо и пристально в него воззрился.

      – Что ж, как, Матвеич? – спросил Костик.

      – Ась!

      – Как, мол, дела-то будут?

      – Какие?

      – Да известно какие: по маслобойке.

      – А уж как господь приведет.

      – Вместе, что ли, опять будем?

      – Эт-та с тобой, что ли?

      – Ну да.

      Прокудин задумался. Костик раза два курнул, сплюнул и опять спросил:

      – Ну, как же?

      – Да оно бы, известно, ничего; да…

      – Что?

      – Дела вон ишь ты какие.

      – Какие ж дела?

      – Все брешут: то на бар, то воля; в степи, пожалуй, погонят. Кто его знает-то!

      – Это все пустяки! – отвечал Костик, ясно понимавший, что Прокудин увертывается от прямого ответа.

      – Пустяки, пустяки, а иной раз, гляди, на экую штуку наскочишь. Я это тебя ж пожалеючи говорю.

      – Ты вот что, Матвеич! Ты не михлюй, а говори дело: хочешь али не хочешь компанию опять иметь?

      – Да