Сумерки Баригора. Софья Соломонова

казалась рыжеволосым островком жизни. Ее черное платье, отливавшее красным не то из-за окрашивающих его лучей заката, не то потому, что известная модница не захотела соблюдать обычаев, лишь подчеркивало, как опустились плечи принцессы и как вся она будто сжалась.

      Мужчины Паулиц вели себя сдержанно. Принц Регин стоял чуть позади, задумчивый и печальный. Лицо юноши осунулось, под глазами легли темные тени. Принц потупился, будто не желая смотреть на погребальный костер своего отца. Принц Вернон, которому завтра суждено было стать королем, наоборот, не отрывая глаз смотрел на пламя. Он обеими руками оперся на балюстраду, и его кисти настолько сильно сжимали поручень, что побелели костяшки. На напряженном лице Вернона отражалась сложная гамма эмоций. Его брови были сдвинуты, а губы плотно сжаты, будто бы принц испытывал ярость, но на глазах проступали слезы. Возможно, дело было в том, что ветер приносил дым от костра в его сторону.

      Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом и город погрузился в розово-синий полумрак, Десница вновь взял слово:

      – Наш брат Фридрих готовится отправиться в объятия Алора. Мы должны проводить его в этот путь. Ешьте и пейте, братья и сестры, земная жизнь коротка, и боги создали нас, чтобы насладиться ею.

      Слуги внесли во двор столы с заранее заготовленными блюдами, которые по традиции подавались на похоронах. То же сделали и трактирщики, и просто богатые люди в городе. Блюда были простыми, такие мог позволить себе почти каждый житель королевства, а запивать их положено было лишь водой и отварами трав.

      В ночь похорон всем близким усопшего полагалось бодрствовать, чтобы с первыми лучами солнца развеять его прах и отпустить его душу навстречу Алору. А когда умирал король, все подданные считались его близкими, и потому в этот день в Лорице и везде, куда успела долететь весть о кончине монарха, никто не спал.

      Дворяне, собравшиеся в большом дворе, привычно разбились на группки. Седрик, Квентин и Реймонд, взяв со столов немного еды, отошли в сторону, где в тени одного из флигелей их не было видно.

      – Ее величество ведет себя странно… – заметил Квентин, бросив нервный взгляд на темный в свете погребального костра, факелов и жаровен силуэт королевы.

      – Полноте, Квентин, – покачал головой Реймонд, – ты слишком переживаешь. Ее просто потрясла гибель мужа.

      – А я слышал, – протянул Седрик, оторвавшись от ножки запеченной курицы, – что Матильда обычно очень ярко и громко демонстрирует, что ее что-то потрясает.

      – Седрик! Как ты можешь говорить такое здесь и сейчас? – прошипел Квентин, прекрасно понявший намек некроманта. – Мы на похоронах нашего короля!

      – Жизнь… Смерть… Разница всегда казалась мне незначительной.

      Квентин отвернулся, заскрипев зубами, и вновь направил свой взор на королеву Матильду. Седрик был прав. Королева была знаменита своим страстным нравом и эксцентричным поведением, а также любовью к мужчинам значительно моложе себя. И ее необычная холодность ярко контрастировала с тем образом, который остался в памяти герцога фон Аурверна.