Зло многоликое. Ирина Валерьевна Дынина

пёс, чешется, зубы скалит, на незнакомых женщин поглядывает. Смотрит с ожиданием – мол, чего застыли, кулемы? Проходите, давайте, ближе – не видите, что ли, что у порядочных псов, время обеда наступило? Вами и пообедаю.

      Двери скрипнули и на пороге появилась она, та самая ведьма.

      Кудлатый мигом чесаться перестал, сразу в росте уменьшился, клыки спрятал и в будку шмыгнул. Машке даже показалось, что он в ход в конуру специально широким задом прикрыл, дабы от хозяйки строгой спастись.

      – Проходите. – ведьма улыбнулась скупо и у Машки по затылку холодные мурашки маршировать стали. Нехорошая то была улыбка, черная какая-то, недобрая.

      Но, Лариске, хоть бы что – она в миг своими каблуками по ступеням загрохотала и мимо ведьмы спокойно прошла, а Машка едва назад не повернула – холодом откуда-то потянуло, могилой стылой.

      – Не робей, девка. – ведьма улыбнулась еще раз, и женщина подумала, что, лучше б ей вообще рта не открывать и улыбки своей, черной, людям не показывать. Бежать хочется со всех ног, после той улыбки.

      Отступать было поздно и Машка, вслед за хозяйкой, прошла в избу.

      Хозяйка, кстати, ничем от обычных людей не отличалась – ни рогов у нее Машка не приметила, ни копыт раздвоенных, ни хвоста с кисточкой. Кабы не улыбка черная, так и совсем, тетка и тетка, каких много по рынку в воскресный день шмыгает. Одета просто – юбка темная, блузка, китайский ширпотреб, да платок, концами кверху подвязанный.

      В доме – скамья широкая, умывальник с подогревом, да дорожка цветастая поверх линолеума брошенная. В иных квартирах городских такой аскетизм часто встречается.

      – Ты, тута, пока что, посиди. – ведьма властно ткнула пальцем на скамью. – Мы с твоей подружкой покалякаем. Затем и твой черед настанет.

      Машка кивнула покорно. Она и не собиралась поперек Лариски встревать. К тому ж, догадывалась она, о чем подруга с ведьмой говорить станет. Муж Ларискин, известный прохиндей, на сторону поглядывать начал, кобелировать, да на девок молодых заглядываться. А у Лариски – мать больная, да деток двое, погодков. Уйдет мужик из дому, как ей одной, со всей оравой управляться? Вот и надеялась она у ведьмы совета спросить, да на мужа-изменщика управу найти.

      – Мне ж не жалко. – жалилась она Машке, дымя своей вонючей сигаретой. – Пусть кобелирует, небось, не сотрется, но, чтобы деньги все, до копеечки, в дом приносил, да и о разводе не помышлял. Я за целый день, на работе, да дома, так наломаюсь, что мне не до нежностей, но, из семьи уйти не позволю, костьми лягу.

      Машка кивала, а сама кулаки стискивала – если б вот, Мишка её, так, по бабам бегать бы всхотел, то она… Нет, терпеть не стала бы – схватила б Жорку в охапку и прочь из дому убежала. Только, Мишка не такой. Ему чужие без надобности. Он ее, Машку, любовь свою синеглазую, полжизни дожидался.

      Лариски долго не было, с полчаса, наверное. Вышла она из комнаты, дверью скрипнула, рот до ушей, а в руках пузырек. Видать, ведьма ей какое-то зелье продала, втридорога, а она, глупышка, схватила не торгуясь.

      – Ну, Машка, –