Мессия. Дмитрий Мережковский

а я сама не умею носить – сразу видно, что не египтянка.

      – Нет, не по одежде видно, а по лицу и волосам.

      Она не носила парика и даже не заплетала волос в тугие косички, по здешнему обычаю.

      – А Тута… Тутанкатон говорит, что мне лучше «колокол» идет.

      «Колокол» была расширенная книзу юбка критских женщин.

      – О, нет! Ты в нашей одежде еще больше… – начал он и не кончил; хотел сказать: «больше сестра», и не посмел: «сестра» по-египетски значит и «возлюбленная». – Еще прекраснее, – кончил он с холодною любезностью.

      Оба говорили не о том, о чем думали; думали о важном, а говорили о пустом, как часто бывает, когда один уже любит, а другой еще не знает, полюбит ли.

      Дио помнила обет девственных жриц Диктейской богини:

      Лучше в петлю, чем на ложе

      Ненавистное мужей!

      Ненавистной казалась ей мужская любовь, как жаркое солнце– подводным цветам. Но вот, и в любви, как во всем: умерла, и началась другая жизнь, другая любовь – любовь сквозь смерть, как солнце сквозь воду, и подводным цветам не страшное; или как это зимнее солнце – детская улыбка сквозь сон.

      – Когда едешь? – спросил он опять о самом важном как о пустом.

      – Не знаю. Тута торопит, а мне и здесь хорошо…

      Посмотрела на него, улыбнулась, и мальчик исчез, осталась только девушка.

      – Хорошо с тобой, – прибавила так тихо, что он мог и не слышать.

      – Уедешь, и больше никогда не увидимся, – сказал он, опустив глаза, как будто не слышал.

      «Мальчик мой робкий, смешной – зимнее солнышко!» – подумала она с веселою нежностью и сказала:

      – Отчего никогда? Ахетатон от Фив недалеко.

      – Нет, город его для нас – тот свет… «Его – царя Ахенатона», – поняла она.

      – А ты на тот свет и со мной не хочешь? – спросила с лукавым вызовом.

      – Зачем ты так говоришь, Дио? Ты же знаешь, что я не могу…

      Не кончил, и она опять поняла: «Не могу переступить через веру отцов, через кровь отца». Знала, что отец его, старый жрец Амона, был убит в народном восстании против нового бога Атона.

      Слезы задрожали в голосе его, когда он сказал «не могу»; но он заглушил их и заговорил спокойно:

      – Не выходи сегодня из дому.

      – А что?

      Он подумал и сказал:

      – Может быть бунт.

      – Полно, какой у вас бунт! – рассмеялась она. – Вы, египтяне, самые мирные люди на свете.

      Посмотрела на него как на маленького мальчика и спросила:

      – И ты бунтовать пойдешь?

      – Пойду, – ответил он все так же спокойно, но что-то блеснуло в глазах его, что опять напомнило ей, что отец его умер в бунте.

      – Нет, не ходи, милый! – проговорила она с внезапной тревогой.

      Он ничего не ответил и снова тихо запел, перебирая струны:

      Ныне мне смерть, как мирра сладчайшая,

      Ныне мне смерть, как выздоровление,

      Ныне мне смерть, как дождь освежающий,

      Ныне мне смерть, как отчизна изгнаннику!

      – Ай-ай-ай! Что это? –