За сколько проданы печали?!. Алексей Покотилов

мираж обители

      В переулках больших городов.

      Потому центробежатся мысли,

      Покидая Земную ось…

      Жаль, что жизнь в осязаемом смысле,

      Только то,

                       что прожить довелось!

      «Ворчит тромбон и плачут скрипки…»

      Ворчит тромбон и плачут скрипки,

      Струиться кровь из тонких вен.

      Снег на окне угрюмо липкий —

      Апрельских просит перемен.

      Но перемены не торопят

      Ни солнце, ни ночной туман.

      Секунды тонут в серых хлопьях,

      На полке замер таракан;

      В подъезде чьё-то бормотанье,

      Да за окном писк воробья…

      Пытаюсь разомкнуть гортань я,

      Расклеив

                 белых

                         губ края,

      Но март безжалостно недвижен,

      И я – не я,

                   но только слух.

      Тромбон всё дальше, скрипки ближе…

      Глоток, как вздох, протяжен, сух.

      Кто это, пола не касаясь,

      Ко мне приблизился, завис? —

      …Мы полетели…

                          тень косая,

      Уже моя,

                  метнулась вниз…

      «За прилежание души…»

      За прилежание души

      К нам вдохновение нисходит,

      И в тёмной вяжущей тиши

      Звук прорастает, звук шуршит —

      Листом белея на восходе.

      На что разменяны года?!

      За сколько проданы печали?!

      Нам всё казалось —

                              мы в начале,

      Мы не застрянем навсегда!

      За прилежание сердец

      К нам озарение слетает,

      И – дрозд в мозгу,

                            в груди – скворец.

      Но голос в панцире колец

      Тускнеет,

                  вянет,

                          хрипнет,

                                     тает…

      Ни сердца тающий родник,

      Ни прилежания души —

      Не вспоминай в своей тиши, —

      От них остался только блик,

      И он уже вдали летает…

      «Уходит яростный февраль…»

      Уходит яростный февраль, —

      Уже медлительность в снежинках,

      И я, как будто пьяный враль,

      Боюсь идти по хрупким льдинкам:

      Я для себя замыслил месть —

      Купаться в холоде души,

      Пропасть совсем и кануть весь

      В сердечной вяжущей глуши!

      А на меня дышал февраль,

      Слегка морозило и дуло,

      В глаза неслась чужая даль

      И округлялась в стенки дула.

      Нет, даже Гоголь не поймёт,

      Откуда сумрак в наших душах,

      Пока свой чайник Бегемот

      Всё льёт, всё льёт,

                            а Мастер тушит.

      Мы в наших трещинах квартир

      Совсем не слышим и не видим.

      И обживаем свой сортир,

      Как близкий и понятный мир,

      Но там февраль

                          уже

                               невидим…

      «Высоту звенящего покоя…»

      Высоту звенящего покоя

      Выгибает радугой январь.

      В синеве морозной за рекою

      Ветками похрустывает хмарь.

      Ты бежишь по узенькой тропинке,

      Под тобой повизгивает снег,

      На бровях замёрзшие росинки,

      На губах аукающий смех…

      Мимо, мимо… я стою опешив,

      Глядя на хохочущий мираж.

      Нет, – не ты…

                      Я снова безутешен

      И январь под радугой – не наш…

      «В тишине забытых лет…»

      В тишине забытых лет

      Странно выгнуто пространство:

      Там, где нас давно уж нет,

      Там —

               любовь и постоянство.

      Там большое и цветное

      Счастье выткано над нами.

      Горе —

                краткое, смешное,

      А надежда, как цунами!

      В тишине забытых лет —

      Там,

            где