Белая перчатка. Майн Рид

надеяться, что мне так же повезет. Если они будут вести себя так благовоспитанно, я охотно отдам им все, что у меня есть, – не так-то много! – только бы они отпустили меня, как ту леди, не причинив никакого вреда. Глупо я поступил, что выехал из Лондона так поздно! А это неприятное происшествие на постоялом дворе еще задержало меня. Ведь уже совсем ночь… Правда, месяц светит вовсю, но какой от этого прок? Кругом ни души, глушь! Только разбойникам на руку – им будет легче меня обобрать».

      Хотя юный путник и уверял себя, что бояться разбойников нечего, ему все же было несколько не по себе. В то время дороги Англии кишели разбойниками и грабителями. Что ни день, доходили слухи о нападениях и грабежах, нередко даже на окраинах Лондона, а уж на больших дорогах или проселках требование отдать кошелек считалось чуть ли не столь же обычным, как просьба о милостыне в наши дни.

      Обычно эти «рыцари большой дороги» не проявляли кровожадных наклонностей. Некоторые из них, напротив, отличались необыкновенной учтивостью. Сказать правду, многие из них были доведены до нищеты деспотическими преследованиями монарха и считали себя вынужденными прибегнуть к этому незаконному способу для пополнения своих ресурсов. Не все они были закоренелыми преступниками. Но были среди них и такие, у которых слова: «Стой, руки вверх!» – означали: «Кошелек или жизнь!».

      Уолтер Уэд не без опасения вглядывался в дорогу, которая вела к вершине Красного Холма. Он сейчас находился у его подножия. На этом самом холме, как писала сестра, и напали на даму в карете и отняли у нее все драгоценности.

      Дорога, поднимавшаяся по склону, была не очень широкой и отнюдь не напоминала нынешнее шоссе. Это была обыкновенная проселочная дорога, по которой можно проехать на колесах, а по обеим сторонам ее тянулись буковые леса, и она, прорезая их, бежала вверх; деревья по бокам сходились так близко, что в некоторых местах образовали над ней сплошные своды.

      Юный путник снова придержал лошадь и прислушался. Крики с постоялого двора больше уже не доносились до него, не слышно было никаких отголосков. Он предпочел бы их услышать! Он чуть ли не жалел, что там отказались от погони. Как ни мало удовольствия доставляло ему общество капитана Скэрти и корнета Стаббса, все же это было лучше шайки разбойников.

      Он нагнулся в седле, стараясь уловить, не слышно ли что-нибудь впереди, на дороге, но не услышал ничего – по крайней мере, ничего такого, что могло бы внушить опасения. До него доносилось только монотонное пение козодоя да громкое квохтанье куропатки, сзывающей птенцов на жниво. Вдалеке также слышался лай сторожевой собаки да позвякивание колокольчиков в овчарне; но эти звуки спокойной сельской жизни, сладостные для его слуха, так долго лишенного их, нимало не исключали того, что где-нибудь здесь, поблизости, укрывшись за деревьями, могли притаиться разбойники: ведь их не пугали эти