Голубая гортензия. Джуди Андерс

за подробностями частной жизни, везде совали нос, чтобы написать пару колонок. Разумеется, без единого правдивого слова. Но мама говорила, что это – привилегия: в газетах пишут только про значимых людей. Никому не интересно читать про самых обыкновенных; они рождаются, живут, умирают, и едва ли кому известны их имена. Патриция с удовольствием искала фамилию «Колман» в светских колонках, и с каждой статьей ее чувство гордости за семью, к которой она принадлежала, неуклонно росло. Она собирала вырезки, даже самые плохие. Например, целый лист был посвящен скандалу о том, что Фредерик Колман обманул сто сорок пять рабочих из Мексики, не выплатив им ни цента. Конечно же, это была ложь. Про хороших людей всегда врут в газетах, чтобы настоящие плохие не чувствовали себя скверно и одиноко. Но если теперь папе нужно, чтобы журналисты молчали, значит, произошло нечто ужасное. Такое, о чем не стоит сочинять лживые статейки. Наверное, сейчас они действительно могут подпортить им репутацию?

      Патриция шагнула от перил и уже хотела уйти в спальню, как верхняя ступенька противно скрипнула. Скрежет эхом разнесся между этажами. Фред резко обернулся, бросил трубку и подошел к лестнице.

      – Патти, ты почему еще не спишь?

      Она спрятала руки за спину и немного опустила голову.

      – Тяжело уснуть.

      – Ты подслушивала за мной?

      Убегать или оправдываться не было смысла – отец поймал ее с поличным. Патриция любила частенько приврать взрослым, но в таких случаях предпочитала пользоваться честностью. Она помогала сохранить достоинство – и родители с восхищением называли дочь «мудрым ребенком», когда та не лукавила, а признавалась в дурных поступках.

      – Да, папа. Я подслушивала, потому что мне не терпелось что-нибудь узнать о маме.

      Фред устало вздохнул.

      – Иди к себе, Патти. Когда я все узнаю, я обязательно тебе скажу.

      – Ты уже так отвечал. Но ты знаешь. Что не должно попасть в газеты?

      – Пока что это тебя не касается.

      – Ты не говорил с мамой?

      – Нет.

      Он медленно поднялся к дочери и отвел ее в комнату.

      – Теперь я прослежу, чтобы ты спала. У тебя завтра утром испанский. Что можно учить на сонную голову?

      – Я не хочу спать, – Патриция забралась в постель, взбила подушку и села, прислонившись к ней спиной.

      В слабом синеватом свете ночника было трудно различить, что выражало лицо Фреда. Он разговаривал, как всегда, мягко и спокойно – даже «это тебя не касается» из его уст звучало как осторожный уход от непростой темы. Но плечи заметно осунулись и сгорбились: очертания его сидящей за письменным столом фигуры напоминали старика. Долгое время они провели в тишине. Только тиканье настенных часов и хлопанье крыльев за окном среди деревьев напоминало о том, что они все еще не спят.

      – Папа, – шепнула Патриция, – ну почему она мне даже ни разу не позвонила? Там, где она теперь живет, наверняка же есть телефон?

      Фред откашлялся.

      – Спи,