Облдрама. Александр Кириллов

Действительно, не надо искать в том, что мы делаем, больше того, что там есть. Наша работа, как всякая другая, ничего нет в ней особенного. Одна встала, две сели. Две сели, одна встала. И вся игра. Виктюк сказал. – Она подсела к Троицкому. – Вы были на его спектаклях? Вас как зовут, забыла?

      – Сергей.

      – Хочу вас предостеречь. В театре надо жить по принципу: а Васька слушает, да ест. Что бы вам ни говорили, не берите в голову. И с Книгой тоже…

      Троицкий с недоумением смотрел на нее.

      – Это фамилия Михал Михалыча. Его здесь в шутку прозвали «Книгой за семью печатями». Я не первый год здесь, и вижу, как с ним работают те, кто хорошо его знает: под козырек и вперед… Думайте, что хотите, но делайте, что он вас просит. А стараться понять его – напрасный труд.

      – Я так не умею. Это профанация.

      Теперь уже она с недоумением смотрела на него.

      – Вы это серьезно? Смешной вы. – Она улыбнулась.

      – А что тут смешного? – обиделся Троицкий.

      – Смешного тут действительно мало. Просидите сезон без ролей в массовке. Над чем же здесь смеяться.

      – Хороший артист ролей не ищет, они сами его находят.

      – А кто вас знает, какой вы?

      – А я докажу.

      – Где же, в управлении или в министерстве?

      – На сцене.

      – А кто вас на сцену пустит? Обидится Мих. Мих. и в отместку не займет вас ни в одном спектакле, да еще понесет по театру, что вы дрянь артист. А к нему здесь прислушиваются.

      – Артемьева, тебя директор искал.

      Мимо по коридору с озабоченным видом просеменила помощница режиссера.

      – Уже бегу, – всполошилась она и, обернувшись к Троицкому, посоветовала: – Молчите, и не спорьте. Есть же у вас элементарный инстинкт самосохранения.

      В щель приоткрывшейся двери гримерки, просунулась, цепляясь за медную ручку, розовая мужская ладонь с рыжеватыми волосками на коротких фалангах. После долгой паузы рука исчезла, а в оставленный просвет попало лицо молодой женщины с отсутствующим взглядом, которая, разговаривая с кем-то невидимым, машинально щелкала замком дамской сумочки, лежавшей у неё на коленях. Её прозрачные с зеленью глаза мокро блестели в ярком свете электрических лампочек.

      – А я этого не одобряю, – вдруг до сознания Троицкого дошла фраза из разговора двух актрис, беседовавших поодаль. И он невольно прислушался.

      – Она его, можно сказать, на ноги поставила…

      – Да что там, – поддержала соседку Антонина Петровна, – не на ноги поставила, Зинаида Павловна, а жизнь ему заново подарила. Из госпиталя его сюда умирать привезли.

      – Я и говорю, – с лихорадочным оживлением продолжала возмущаться Зинаида Павловна, худая, с жестким кукольным лицом, даже косившая от бьющего изнутри возбуждения. – Сколько ей пришлось пережить! Сколько сил отдала ему! И на тебе! На старости лет, когда и здоровье уже не то, и детям он нужен… такой фортель выкинуть. Я своему сказала – лучше меня зарежь, если