Палата № 6. Антон Чехов

в этот переулок! – думал Васильев. – Будь прокляты эти дома!»

      Оттого, что он сбежал вниз по лестнице, ноги подгибались от усталости; он задыхался, точно взбирался на гору, сердце стучало так, что было слышно. Его томило желание скорее выбраться из переулка и идти домой, но еще сильнее хотелось дождаться товарищей и сорвать на них свое тяжелое чувство.

      Он многого не понял в домах, души погибающих женщин остались для него по-прежнему тайной, но для него ясно было, что дело гораздо хуже, чем можно было думать. Если та виноватая женщина, которая отравилась, называлась падшею, то для всех этих, которые плясали теперь под звуковую путаницу и говорили длинные отвратительные фразы, трудно было подобрать подходящее название. Это были не погибающие, а уже погибшие.

      «Порок есть, – думал он, – но нет ни сознания вины, ни надежды на спасение. Их продают, покупают, топят в вине и в мерзостях, а они, как овцы, тупы, равнодушны и не понимают. Боже мой, боже мой!»

      Для него также ясно было, что все то, что называется человеческим достоинством, личностью, образом и подобием божиим, осквернено тут до основания, «вдрызг», как говорят пьяницы, и что виноваты в этом не один только переулок да тупые женщины.

      Толпа студентов, белых от снега, весело разговаривая и со смехом, прошла мимо него. Один из них, высокий и тонкий, остановился, заглянул Васильеву в лицо и сказал пьяным голосом:

      – Наш! Налимонился, брат? Ага-га, брат! Ничего, гуляй! Валяй! Не унывай, дядя!

      Он взял Васильева за плечи и прижался к его щеке мокрыми холодными усами, потом поскользнулся, покачнулся и, взмахнув обеими руками, крикнул:

      – Держись! Не падай!

      И, засмеявшись, побежал догонять своих товарищей. Сквозь шум послышался голос художника:

      – Вы не смеете бить женщин! Я вам не позволю, черт вас подери! Негодяи вы этакие!

      В дверях дома показался медик. Он поглядел по сторонам и, увидев Васильева, сказал встревоженно:

      – Ты здесь? Послушай, ей-богу, с Егором положительно невозможно никуда ходить! Что это за человек, не понимаю! Скандал затеял! Слышишь? Егор! – крикнул он в дверь. – Егор!

      – Я вам не позволю бить женщин! – раздался наверху пронзительный голос художника.

      Что-то тяжелое и громоздкое покатилось вниз по лестнице. Это художник летел кубарем вниз. Его, очевидно, вытолкали.

      Он поднялся с земли, отряхнул шляпу и со злым, негодующим лицом погрозил вверх кулаком и крикнул:

      – Подлецы! Живодеры! Кровопийцы! Я не позволю вам бить! Бить слабую, пьяную женщину! Ах, вы…

      – Егор… Ну, Егор… – начал умолять медик. – Даю тебе честное слово, уж больше никогда не пойду с тобой в другой раз. Честное слово!

      Художник мало-помалу успокоился, и приятели пошли домой.

      – «Невольно к этим грустным берегам, – запел медик, – меня влечет неведомая сила…»

      – «Вот мельница… – подтянул немного погодя художник. – Она уж