Петербург. Стихотворения (сборник). Андрей Белый

этот последний оттенок зависел просто от комнатной атмосферы, протабаченной донельзя.

      Незнакомец встал, потянулся, с нежностью покосился на узелок и вдруг детски так улыбнулся.

      – «Видите, Николай Аполлонович (Николай Аполлонович испуганно вздрогнул)… я собственно пришел к вам не за табаком, то есть не о табаке… это про табак совершенно случайно…»

      – «Понимаю».

      – «Табак табаком: а я, собственно, не о табаке, а о деле…»

      – «Очень приятно…»

      – «И даже я не о деле: вся суть тут в услуге – и эту услугу вы, конечно, можете мне оказать…»

      – «Как же, очень приятно…»

      Николай Аполлонович еще более посинел; он сидел и выщипывал диванную пуговку; и не выщипнув пуговки, принялся выщипывать из дивана конские волоса.

      – «Мне же крайне неловко, но помня…»

      Николай Аполлонович вздрогнул: резкая и высокая фистула незнакомца разрезала воздух; фистуле этой предшествовала секунда молчания; но секунда та часом ему показалась, часом тогда. И теперь, услышавши резкую фистулу, произносившую «помня», Николай Аполлонович едва не выкрикнул вслух:

      – «О моем предложении?..»

      Но он тотчас же взял себя в руки; и он только заметил:

      – «Так, я к вашим услугам», – и при этом подумал он, что вот вежливость погубила его…

      – «Помня о вашем сочувствии, я пришел…»

      – «Все, что могу», – выкрикнул Николай Аполлонович и при этом подумал, что он – болван окончательно…

      – «Маленькая, о, вовсе маленькая услуга…» (Николай Аполлонович чутко прислушивался):

      – «Виноват… не позволите ли мне пепельницу?..»

Учащались ссоры на улицах

      Дни стояли туманные, странные: по России на севере проходил мерзлой поступью ядовитый октябрь; а на юге развесил он гнилые туманы. Ядовитый октябрь обдувал золотой лесной шепот, – и покорно ложился на землю шелестящий осинный багрец, чтобы виться и гнаться у ног прохожего пешехода, и шушукать, сплетая из листьев желто-красные россыпи слов. Та синичья сладкая пискотня, что купается сентябрем в волне лиственной, в волне лиственной не купалась давно: и сама синичка теперь сиротливо скакала в черной сети из сучьев, что как шамканье беззубого старика посылает всю осень свой свист из лесов, голых рощ, палисадников, парков.

      Дни стояли туманные, странные; ледяной ураган уже приближался клоками туч, оловянных и синих; но все верили в весну: о весне писали газеты, о весне рассуждали чиновники четвертого класса; на весну указывал один тогда популярный министр; ароматом, ну, прямо-таки первомайских фиалок задышали излияния одной петербургской курсистки.

      Пахари давно перестали скрести трухлявые земли; побросали пахари бороны, сохи; собирались под избами пахари в свои убогие кучечки для совместного обсуждения газетных известий; толковали и спорили, чтобы дружной гурьбою вдруг кинуться к барскому дому с колонками, отразившемуся в волжских, камских или даже днепровских