Катехон. Сухбат Афлатуни

из дыры в навесе.

      «…Ай…»

      Кажется, это была единственная дыра в навесе на весь базар, и она стояла именно под ней, рядом с лужей, которая натекла оттуда же. Лужа блестела.

      «…Ай…»

      Она была не слишком красивой, с набитой авоськой и, кажется, злилась. При этом она была золотистой. Вся.

      В юности всё кажется золотистым: солнце, волосы, одуванчики, вечерние окна, полнолуние, детская ложка.

      Она откинула золотую прядь и тяжело посмотрела на него.

      Он остановится и почувствует себя горбатым и слабым.

      Потом, повзрослев на несколько дней (эти дни будут с ней и вокруг нее), он поймет, что это нормально. Когда человек любит, он теряет изначальную форму. Немного умирает, немного меняется.

      Она стояла там, где продавали зелень. На бетонных прилавках лежали целые города укропа, сельдерея, петрушки, кинзы. Тайные, веселые города. Лежала редиска, свежая морковь и эти, как их, суповые наборы: разрезанная морковь, свекла и что-то из зелени, увязанное белыми нитками в один пучок. Города зелени сбрызгивали водой, чтобы она не вяла. Да, еще был зеленый лук и зеленый чеснок, и всё это шумело, как и должно шуметь на базаре, где звучат не только люди, но и товар на прилавках подает голос, пробует напевать, насвистывать и предлагать себя.

      Они стояли и глядели друг на друга.

      Она заговорила первой.

      Она всегда начинала говорить первой – и первой замолкала, где-то на полмысли.

      – Извините, – сказала она, – а где здесь мясной павильон?

      Она, оказывается, заблудилась.

      В том Алайском еще можно было заблудиться.

      Как он обрадовался!

      Даже его новый горб сладко заныл.

      Конечно, он повел ее к мясному павильону, хотя плохо помнил, где тот находится, вообще был равнодушен к мясу.

      Сноска. Алайский базар.

      Сноска оформлена в виде трех звездочек, которые, если приглядеться, похожи на три хризантемы, которые он купил ей той осенью в цветочном ряду.

      По другой версии, эти три звездочки могли означать коньяк «Самарканд», который также мог быть куплен на Алайском.

24

      Алайский находился рядом с факультетом.

      Разделяла их швейная фабрика, на первом этаже ее был магазин. В витринах стояли картонные человечки, одетые в продукцию фабрики.

      Раз в месяц их протирали мягкой тряпкой.

      Слово «манекен» произошло от голландского mannekijn, «человечек». «Ручки, ножки, огуречик – появился человечек». «Ручки» у них были вполне себе руками и «ножки» – стройными, пусть и негнущимися, ногами. «Огуречика» не было совсем: один раз, идя с факультета, он видел, как их раздевали, чтобы нарядить в новую продукцию. Картонные мужчины под брюками оказались гладки и бесполы.

      Манекены для всей необъятной страны изготавливались в Вильнюсе, Литовская ССР, и они смахивали на литовцев. У манекенов-женщин были серые змеиные глаза.

      От вида местной продукции, в которую их наряжали, на их лицах проступала брезгливая улыбка.

      Фабрика и картонные люди на витринах