Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858). А. А. Демченко

уже относил Раева к людям, которые ему «неприятны и противны» (I, 201).

      Первым, с кем Чернышевский сблизился в университете, был Михаил Илларионович Михайлов (1829–1865). Сын довольно богатого управляющего Илецким соляным промыслом, одетый с иголочки, Михайлов сразу же обратил внимание на студента, явившегося на первую лекцию в потрёпанном сюртуке. Он принял его было за второгодника, но тот объяснил, что купил сюртук на толкучке.[369] Знакомство скоро перешло в приятельство, несмотря на разницу в материальном положении. «Он очень умная и дельная голова, – сообщал Чернышевский в письме в Саратов 19 октября 1846 г. – Несколько статей его в прозе и десятка полтора стихотворений есть в «Иллюстрации» за нынешний год. Теперь он почти перевёл Катулла (латинский поэт). Думает теперь, как издать его» (XIV, 67). Знание иностранных языков, огромная начитанность в русской и зарубежной литературе, стремление к авторству – всё это имело в глазах Чернышевского высокую цену и придавало знакомству с начинающим литератором особый смысл.

      Михайлова приняли в университет в качестве вольнослушателя,[370] но он, по свидетельству современника, «в скором времени совершенно перестал ходить в университет, положительно неудовлетворённый тем, что нашёл здесь. И он совершенно был прав. По последним двум предметам,[371] несмотря на свою молодость, он имел такие обширные и основательные познания, что хоть сейчас сажай его на кафедру: не ударил бы лицом в грязь».[372]

      Г. И. Чернышевский, особо интересовавшийся новыми приятелями сына, одобрил, по всей вероятности, выбор. В письме от 7 февраля 1847 г. Николай писал: «Мне приятно было, милый папенька, прочитать то, что Вы пишете о Михайлове. Отец его был не вельможа, а просто занимал значительное довольно место, которое дали ему за статью, как говорил на днях сын его, об Илецких соляных копях (часть её напечатана в „Горном журнале”)». Неаристократическое происхождение Михайлова имело для обоих Чернышевских значение. И всё же что-то сдерживало Николая в его желании быть откровенным с приятелем. «Я не знаю, – писал он отцу в том же письме, – как Вам хорошенько написать о моих отношениях с ним. Мы очень часто бываем друг у друга. Когда бываем, то очень не церемонимся или, как это сказать, когда говорится, говорим, когда нет, и не стараемся говорить, он со мною откровенен, но у него уже такой характер, не то, что у меня. Впрочем, и я с ним гораздо более откровенен, нежели с другими. Не любить его нельзя, потому что у него слишком доброе сердце. Но всё я ещё не столько знаю его, чтобы совершенно сказать, что считаю себя его другом. Сблизились мы очень скоро. Разумеется, чем больше я стал узнавать его, тем более стал любить, хоть и не скажу, чтобы всё в нём мне нравилось. Но всё же я его более всех других люблю» (XIV, 109, 110). Может быть, Чернышевского сдерживало пристрастие Михайлова к роскоши и комфорту. Как известно, Михайлов на первых порах в Петербурге вёл «довольно широкую жизнь, не считаясь с находившимися в его распоряжении средствами».

369

Шелгунов Н. В., Шелгунова М. П., Михайлов М. Л. Воспоминания: В 2 т. М., 1967. Т. 1. С. 110; Т. 2. С. 118. Первая лекция состоялась 23 августа. Новый сюртук Чернышевский сшил 6 сентября (XIV, 49).

370

На вступительных испытаниях по Закону Божьему он получил «3», по логике «3», по географии «2» и остальных экзаменов не сдавал (см.: ГИАЛО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 4778. Л. 85).

371

В. П. Лободовский говорит о словесности и истории литературы.

372

Русская старина. 1905. Февраль. С. 369. Имя Михайлова мемуаристом не названо, но речь, несомненно, идет о нём.