Десять посещений моей возлюбленной. Василий И. Аксёнов

от Катьки получил.

      – Какой?

      – Да ты ее не знаешь. Из Подтесово.

      – А на носу-то – от письма?

      – Нет, от тетради прошлогодней.

      – Любовь нечаянно нагрянет…

      – Когда ее совсем не ждешь!

      Взял я лопату и две пустые консервные банки, которые заранее приготовил. Только за ворота.

      – Подари мне лунный камень!..

      – Рыжий! – говорю.

      – А? – спрашивает.

      – Рот закрой – ворона залетит.

      – Это не я – душа моя распелась.

      – Такая большеротая?

      – Жалко тебе?

      – Нет. Перепонки не казенные.

      Земля сухая. Как зола. С трудом червей накопали – руки смозолили о черенок. И где только не пробовали. Часа два потратили. Уж на назмище, под сырым навозом – там натакались. В банках травой, мокрицей, их, чтобы в кисель не растопились от жары, переложили.

      Это на первый день. А там, на пасеке, опять искать придется. Есть, обещает Вовка Балахнин. Старый парник – в нем их кишмя кишит, мол. Может, и так, что одного увидел – и кишит. Преувеличивать он любит.

      – На паута рыбачить будем.

      – Если грозой их не убьет.

      – Ну, туча вон. Да и пари́т.

      – И я про это… Рыжий, а кто всех воробьев в Китае уничтожил?

      Хохочет Рыжий.

      – Ну, придумали!

      Зашли на Кемь. Окунулись. Вода холодная еще. Ребят на речке никого. Мелюзга только в прогретых на солнце приплесках бултыхается, как пена. Громко визжат, как поросята. Там и племянник Рыжего – Андрюшка. Пять лет ему исполнилось недавно.

      – Не утони! – кричит ему Рыжий. – В речку не суйся!

      – Иди на хлен, – откликается Андрюшка. Рот открыт. Зубов передних нет. Трусы сползли едва не до колен. Колени в ссадинах. Как колокольчик заливается – смеется.

      – Ну, заявись тока домой, – грозит дядя племяннику, – получишь. Ишь, научился… городчанин.

      И мне уже:

      – Ты, Черный, слышал?

      – Яблоко от яблони, – говорю, – недалеко падает.

      – И ты туда же.

      Андрюшка – сын родной сестры Рыжего, Зинки. Та привезла его в Ялань на лето – к бабушке. На молочко и свежий воздух. Из Елисейска. Замуж уехала туда. Такой же рыжий, как и дядя. Такой же острый на язык.

      – Мой бы такого не позволил. Это у Зинки… распустила.

      – Здесь-то пока он, и воспитывай.

      – Черный, ты чё?.. Я не Макаренко. В тюрьму садиться… за него.

      – Тебе ее не миновать… Тебе же дедушка пророчил.

      – А ты не каркай.

      Загорать не стали. Рыжему нельзя – как со змеи, с него сползает шкура. Потом болеет. Лечит его мать. Гусиным жиром. А мне уж некуда – как голенище. Домой направились. И перед тем, как разойтись, договорились:

      Кино в клубе. «Кавказская пленница». Четвертый день в битком набитом клубе крутят, в четвертый раз пойдем смотреть. Только на танцы не останемся – нам надо выспаться перед отъездом.

      Мы слов на ветер не бросаем: договорились – решено.

      В этом кино красивая