Рай и ад Питера Грина. Алексей Поликовский

получил от мамы в подарок гитару. Первые аккорды показал старший брат. Тихому мальчику больше ничего не было нужно. Он ушел в гитару, как в нирвану. Поэтому когда через несколько лет знаменитый Клэптон закапризничал, заскучал и, отправившись отдохнуть в Грецию, выбыл на время из состава Bluesbreakers, менеджер группы не расстроился и сказал: «Я знаю одного парня, который играет лучше, чем Клэптон!» На него посмотрели как на сумасшедшего. Что за бессмысленный набор слов ты сочинил, Боб? Как можно играть лучше Клэптона? Такого не бывает! Но Питер Грин показал, как.

      Гитара Клэптона звучала гуще, гитара Грина тоньше. Клэптон исторгал из гитары тягучий, пахнущий солнцем и виски блюз, Грин умудрялся примешать к блюзу еврейскую тоску и всечеловеческую интеллигентную грусть. Клэптон замешивал в чане густое варево под названием «рок-н-блюз», Грин добавлял в эту бурлящую массу любви, страсти, горечи, желания и хриплого смеха что-то трогательное и прозрачное. Ни один не играл лучше другого, оба искали рай, воспаряя на белом облаке с гитарами в руках и разрушая психику и тело таблетками и порошком.

      Сейчас немногие поверят в это, но группа Fleetwood Мас, где играл Питер Грин, в конце шестидесятых в общем представлении, а также по количеству проданных пластинок стояла выше, чем The Beatles. Но дело, конечно, не в количестве проданных пластинок. Дело в образе и звуке. The Beatles были людьми, потешавшимися над всем миром, обнаруживавшими белый рояль в кустах, плававшими на желтой подлодке по синему небу, гениальными создателями гармоний. Fleetwood Mac были сумрачными странниками в пределах блюза, извлекавшими свет из тени и гладкий гитарный звук из плотной шероховатости бытия. В группе, названной по имени барабанщика Мика Флитвуда, играли четыре гитариста – Грин, Спенсер, Макви, Кирван – каждый из которых искал свой собственный путь и по обычаю тех лет разрабатывал свое собственное звучание и безумие. Четыре гитариста, четыре головы с торчащими во все стороны цветущими ветвями, четыре души, каждая со своим собственным электричеством, не подходящим к проводам и розеткам другого, четыре музыканта, каждый со своими понятиями о блюзе, роке, звуке и смысле жизни – как, черт возьми, они вообще три года играли вместе?

      Обросший, с черной густой бородой, в коричневом свитерке в обтяжку, тоненький и вдохновенный, Питер Грин был душой этой странной компании, которой удавалось творить чудо из сильных мелодий, голубиных перышек, детских снов, взрослой тоски. Да, на фотографиях тех лет он часто улыбается, и у него прекрасная улыбка человека, понимающего, что он ходит по воздуху. В их «Альбатросе» есть что-то неизъяснимое. Грин улыбается, играя эту вещь, в его улыбке радость героя, находящегося в верхней точке своего только-только начавшегося полета. Остальные играют с опущенными лицами, они в тени: в тени Дэнни Кирван в синей рубашке простого мальчика, которому предстоит трагическая жизнь, отступил назад Джереми Спенсер, ибо его таинство не терпит чужих взглядов