Сиротка из дома мамаши Ожюль. Ирина Павлова

лицо и ударило в нос. В носу у меня резко засвербело. Я чихнула и открыла глаза. Прямо на меня смотрели два прищуренных чёрных глаза мамаши Ожюль.

      Я закричала на весь дом от страха, что меня поймали, и резко подскочила, больно ударившись лбом о лоб мамаши. Быстро сообразив, чем мне это грозит и выбрав меньшее из зол, завопила:

      – Грабитель, помогите! В доме грабитель! И завизжала, когда тяжёлая рука мамаши пыталась заткнуть мне рот.

      Естественно, весь дом проснулся. Дети со страху бегали по дому, не понимая, что делать и кого ловить или от кого спасаться, пока мамаша Ожюль не закричала громким и властным голосом:

      – Тишина в доме!

      Все замерли. В доме вдруг и впрямь на краткое время наступила тишина. Слышалось лишь раздражённое сопение мамаши и раздражающее ворчание её вечно недовольного сына.

      – Немедленно разойтись по комнатам и чтоб ни звука! – скомандовала она и, подхватив под руку сына, повела его в сторону своего кабинета.

      Не знаю, удалось ли мне отвести от себя подозрение мамаши, но утро началось как обычно. Проснулись. Навели в комнатах порядок. Умылись. Позавтракали и, согласно графику дежурств, разошлись выполнять свои обязанности. Мамаша Ожюль вела себя как обычно, и я успокоилась и выкинула ночное происшествие из головы.

      Сегодня на мне поход в швейную мастерскую к сестре мамаши Ожюль, мадам Вивьен. Мне нужно отнести готовые и забрать новые заказы на кружево, которое плели мы с девочками. Мадам Вивьен украшала ими новые платья и платки для своих клиентов. А ещё нас заставляли шить нижнее женское белье и сорочки из шёлка. Мадам Ожюль имела с этого неплохой процент. Она называла нас дармоедками, сидящими на её шее, и заставляла трудиться ещё усерднее и кропотливее, если мы не хотим, чтобы нас заменили другими детьми, более покладистыми.

      Как заменили? Известно как. Тех детей, за которых отказывались или не могли больше платить за их содержание, вывозили в какую – нибудь деревню и оставляли в той одежде, в которой привезли. В руку давали кусок хлеба и пустую бутыль. При этом говорили традиционные, простые слова: «Иди и выживи или ложись и умри!»

      Мамаше всё равно было, сколько лет на тот момент было ребёнку: нет денег – нет приюта. И вообще, свой поступок она расценивала как исключительно мудрый и гуманный. А вскоре у нас появлялся новый маленький жилец.

      Задумавшись о своей никчёмной жизни, я не заметила, что за мной шлёпают чьи-то мелкие ножки. Обернувшись, с удивлением обнаружила маленького Ричарда. За две недели, что он у нас жил, мальчик привязался ко мне и теперь постоянно ходил везде хвостиком.

      Я взяла малыша за руку, чтобы не потерялся, и пошла дальше, сбавив скорость, чтобы он не устал.

      – Ох, Ричи, маленький ты мой, – тихо, будто сама с собой, бубнила я. – И зачем ты за мной увязался? Если мамаша узнает, получим оба.

      – Лиза, я боюсь там быть без тебя. Меня за волосы щипают, когда ты не смотришь, а ещё пинают больно.

      – Кто?