Очерки и рассказы (сборник). Николай Гарин-Михайловский

моем неожиданном появлении лицо Тимофея вытягивается. Тем не менее я принимаюсь за него: капли, фланель, чай с красным вином и белый хлеб.

      На другой день схватило Алексея и Авдея. На третий меня и моего ямщика Ивана.

      Все «отходились», вино, капли, ходьба, фланель, мята, а главное – ходьба.

      – В ходьбе все переломается…

      И пояснение к этому закону:

      – Сейчас напой горячую лошадь: нет лошади; а на ходу хоть два ведра, только пошибче поезжай потом.

      Опять вперед…

      Как-то в дороге поднялся вопрос ни больше ни меньше, как о том, что именно нужно для подъема благосостояния местности между Казанью и Малмыжем.

      – Чего нужно? – говорил рыжий Иван, – переселяться на новые земли нужно… Земля серенькая, без навоза не терпит, навоза нет… да и земли-то ничего нет, – ты гляди: деревня на деревне… Тут по-настоящему расчет надо сделать, да каждый год сколько там придется – айда!

      – Э-эх, за нынешнюю зиму прибавилось же, – заметил Авдей.

      На кладбище, мимо которого мы идем, много новых крестиков: блестят на солнце.

      – Переселенцы, – уныло говорит Филипп.

      Филипп третий день какой-то угрюмый. Прежде, бывало, такой встрепанный, отзывчивый на все, – теперь апатичный: нет-нет и отстанет.

      – Ты что, Филипп?

      Филипп не то испуганно, не то угрюмо скользнул глазами и исчез куда-то в сторону.

      – Ничего.

      – Не болен ли?

      – Нет. Табак вот забыл.

      Я ему целую горсть папирос сунул.

      – Ну спасибо. Домой бы уж скорей. Поди, отжались у нас.

      И опять какая-то скорбная нотка, глаза в землю, в упор, пригинается как-то, точно упирается, собираясь с кем-то бороться.

      Ну вот и Малмыж – конец полуторамесячной экскурсии. И я и рабочие рады. Время-то нехорошее – только и слышишь: то в то, то в другое село забралась непрошеная гостья.

      – Шатущего народа много, от них и идет.

      Мы-то первые шатуны: и на нас косятся. Так всю дорогу: то мы от какого-нибудь села уходим, то, того и гляди, нас честью попросят подобру-поздорову убираться.

      – Вон уж люди хлеб новый продают. Почем рожь отдавал? – остановил Алексей возвращавшегося из города крестьянина.

      Крестьянин не сразу ответил. Он остановил лошадь, снял шапку, заглянул в нее, почесал голову и, не глядя, проговорил:

      – Шестьдесят две…

      – Вот так соскочила!

      – Соскочила… – медленно произнес встречный крестьянин. И, тряхнув головой, тронув лошадь, докончил: – Выскочит опять… Вот месяц-другой свалит мужик хлеб, поедет за ним же, – все полтора опять будет…

      Телега с мужиком и тощей лошадью, громыхая, скрылась уже в пыли, а все еще находились под гнетущим впечатлением какого-то тяжелого, безвыходно тоскливого ощущения.

      – Вот тут и суди, – заметил Алексей, – мужик продает дешево, покупает втридорога; богатый покупает дешево, продает втридорога. С чего тут богатеть мужику?

      Толстый дьякон в грязном подряснике, увязавшийся за нами и давно как-то недружелюбно наблюдавший, прог�