Горячие дороги Алтая. Виктор Вассбар

не страшно, ещё не осознаёт опасности. Думает: «Речонка маленькая и берег рядом, можно даже дотянуться до листочков, что на ветках нависшего над водой тальника.

      Рвётся вперёд, тянется к ветвям дерева, но ещё сильнее вязнет. Ему бы сообразить, – лечь на спину и понемногу вытаскивать ноги. Клеймёному становится спокойнее, думает:

      – Теперь уже немного, чуть-чуть! Дотянусь! Зыбучие пески здесь неглубокие, с головой не скроет. Но всё же надо крикнуть, придут свои, вытащат.

      И Ванька кричит, зовёт на помощь братьев-разбойничков, но только не слышат они его, далеко и голос зовущего слаб.

      А в это время из-за раздвинутых ветвей на него смотрел телеутский знахарь. Ванька интуитивно чувствовал взгляда его тёмных узких глаз, и от этого ему стало жудко.

      – Зря кричишь. Никто тебя не слышит, кроме меня, – негромко сказал Эркемей, но громом отозвались его слова в голове Ваньки. – Молчи, ты не сможешь по своей воле сказать ни слова. Ни слова! У тебя язык присохнет к нёбу, если ты попробуешь что-то сказать или крикнуть по своей воле. Ты будешь только отвечать мне, и отвечать негромко. – Ты в позапрошлом году в Тогуле был?

      – Был, – почему-то сказал правду Ванька, хотя вовсе не собирался.

      – Ты убил молодого телеута весной?

      – Я.

      – За что ты его убил?

      – По пьянке, про золото проболтался.

      – Какое золото? Рассказывай всё, что знаешь.

      – Когда то, при царице Елизавете, когда демидовские заводы отписывали в казну, три демидовских приказчика припрятали золото и серебро с Барнаульского завода. Место, где спрятали, указали на чертеже, с чертежа всё переписали в книжечки, а сам чертёж сожгли. Снова его составить можно, если есть книжечки всех трёх приказчиков.

      Одна книжечка у нашего атамана. Мы с ним на каторге в Нерчинске были, вместе бежали. Атаман правнук одного из приказчиков, внук второго на Салаирском руднике. Он даже и не знал что за книжка, мы купили её за гроши вместе с другим барахлом его деда.

      А у третьего в Барнауле ещё сын живой, он родился при царе Петре третьем, но должен знать, где книжечка. Мы сейчас за ней идём. А где этот человек, кто он – я не знаю. Атаман знает.

      – А сына моего за что убил?

      – Я и говорю – в кабаке были, я по пьянке ему всё и ляпнул. А потом хмель то прошёл, вспомнил, что он говорил, будто ночевать будет в Верх-Тогуле, вот я твоего кыргызца опередил и тюкнул по башке.

      – Ну, тогда ладно. Однако, молчи. Совсем молчи. Сейчас ты умрёшь. Тебе очень захочется закричать, но ты не крикнешь. Тебе будет страшно, очень страшно.

      Чем же это он убивать собирается, подумал Клеймёный:

      – Руки вроде пустые, – но страх всё более холодил душу, выгонял мысли и, наконец, не осталось ничего, кроме страха.

      – Твой страх будет так силён, что будет легче умереть, чем переносить его.

      И ужас охватил убийцу сына Эркемея. Ужас, от которого стало стальным голубое