Панк-рок для мёртвых. Яна Александровна Гецеу

бормотания. Сел, моргая и ничего не понимая – темнота, звезды, ледяная роса… Сижу, как дурак, обнимая торбу. На спине зудит след от замочка – лежал на косухе неудачно. А, хрень такая, я же в степи! Ну вот! Теперь я вспомнил все. Эх, еще выпить! Убил еще с полстакана, встал, и пошел в конкретной темноте – небо заволокли невесть откуда налетевшие тучи. Не хватает только намокнуть, ведь скрыться негде – "степь да степь кругом"! От голода меня развезло, я как попало переставлял ноги, и от дури заорал песню:

      "Моя бабка очень верит в Дьявола,

      При слове "Дьявол" вся трясется, как алкаш…"

      …Деревня возникла так резко и неожиданно, что я застыл, как дурак, с открытым ртом, подавившись матерным словом. Не соображая зачем, я перекрестился. Противный холодок заполз за шиворот косухи – ведь я прямо здесь и сейчас отдам свою пропитую печень, что не было на горизонте никакой деревни, а вот те, пожалуйте – стоит, перемигивается полночными огоньками в окошках. Тут и там полаивают собаки, где-то на другом конце играет гармонь, даже слышно, как девки смеются. Значит, деревенька-то и не маленькая!? И откуда в такой дали от цивилизации такой большой населенный пункт? Тьфу ты, провалиться, значит, надо будет поутру влачиться дальше. Никакая это не глушь: видно, сильно сбился с дороги и пришел туда, откуда ушел – к людям, в какой-то район. Вступил в деревню, терзаясь: как же я ее не заметил, ну все-таки? Прошел несколько дворов, трогая заборы – точно настоящие?! Но собаки залились так, что сомнений никаких не осталось – точно!

      – Ой, ерш твою медь! – заорал я и кинулся в первый дом, где горели окошки неверным керосиновым светом – туда меня погнал холодный сильный дождь. У меня не было времени думать, и я заколотил в дверь: больно хотелось мокнуть, простыть, и заболеть в чужом месте, сорвав все планы.

      – Э, хтой-то тама ломица? – спросил хрипловатый тонкий старушечий голос.

      – Бабушка, пустите бродягу дождик переждать, – жалобно проныл я.

      – Ага, а я откудова знаю, може ты бандюган? – захихикала противно бабуся, однако прошуршал засов и дверь открылась.

      – Ну, чево надать? – недоверчиво уставилась из дрожащей керосиновой тьмы на меня высокая, обширная бабка самого деревенского вида.

      – Замерз я, бабуся, жрать хочу, простывать неохота! – честно признался нетрезвый я.

      – А там у тебя че? – кинула жадный взгляд старуха на мою торбу.

      – Хлеб, водка, портвешок, музыка, – охотно перечислил я.

      – А-а, портвешок говоришь?! – заблестели ее глазки. Я все еще мок на улице. С карниза мне лилось прямо за шиворот.

      – Твою мать, бабуля, или пусти, или пошли совсем!

      – Вишь ты какой! – скривилась она: – Ну, заходи, раз такой ушлый!

      – Благодарствуй, добрая женщина! – усмехнулся я, вламываясь в сенцы. Меня сразу обдало душным теплом деревенской избы. Странно, но старостью здесь не пахло… За спиной хлопнула дверь, проскрипел засов. Хату осветила керосинка: стол – скатерть, кровать с шарами – подушки,