Мечник из Дайо. Владислав Орвилевский

как я могу быть уверен, что не умру от этих грибов? – спрашивал Эртур.

      – Никак, – отвечал псарь, помешивая оловянной ложкой съестное, томящееся в чёрном котелке. Он подул на ложку, попробовал. – Ты можешь лишь довериться моему опыту и искусству, но учти, я слепну, а потому мог их спутать с похожими ложными грибами – те точно ядовиты. У меня как-то сноха приготовила такие, с нужника лет пятьдесят не слазил, думаешь, отчего я такой старый и до сих пор не помер?

      – А что, если ты слепнешь от таких грибов? – говорил Эртур, вороша угли веткой.

      Старик развёл руками, забрызгав каплями с ложки Диву, та мгновенно встрепенулась, изойдя жалобным лаем.

      – Прости, дорогая, – обратился к ней с жестом старик. – Что до грибов. – Он тыкнул ложкой в Эртура. – Они, по крайней мере, вкусные.

      – Поверю на слово.

      Псарь не соврал – блюдо оказалось до того приятным, что запах его даже рвался заглушить ядрёную смесь из псины, лошадей и немытых тел. Попытки были тщетными, но за старание Эртур мысленно поблагодарил похлёбку, попутно несбыточно погрезив о бане.

      Сон никак не хотел приходить, мысли о Кресте раз за разом опутывали сознание, не желая отпускать. Когда же их удалось отпугнуть, сон грузной наковальней обрушился на голову Эртура, явя собой следствие размышлений о прошлом. Обрывистые сновидения сменялись одно за другим, то и дело неукоснительно чеканя знакомыми образами. Лица мёртвых заставляли просыпаться в холодном поту, а затем вновь безропотно проваливаться в этот склеп мыслей, обрамлённых тревогой и ужасом.

      Эртур по прошествии времени совсем отчаялся в своём самозабвенном и тщетном старании убежать от прошлого, нити которого незримо тянулись рядом, куда бы он не свернул. Велико ли было именно его горе? У него не было ответа, однако он точно знал, что для его душевных весов этого оказалось достаточно. Когда война низвергла все его простецкие, но такие необходимые человеку блага, нечто внутри сломалось, свернулось в тёмный клубок ненависти, обиды и отчаяния, а после испарилось, оставив зияющую дыру, пустота которой поглощала и манила, веля отринуть привычный мир. Но нечто ещё двигало Эртура из ниоткуда и в никуда, будто бы без его ведома. Как безликий раб, управляемый извне, он повиновался невидимой плети, заставляющей его зарабатывать на хлеб мечом, ведь кроме этого он нигде более и не преуспел.

      Что-то вытянуло его из сна – было ещё темно. Он нащупал стилет, открыл глаза. Непривычно странное стрекотание сверчков смутило его на мгновение, спросонья мозг всё никак не хотел включаться, истерзанный кошмарами. Наконец, он понял – слышен был звон колокольчика, не сверчки. Едва заметно он повернулся поудобнее, чтобы взор его падал на источник звука. Глаза медленно, но верно привыкали к темноте, отчего к горлу начинал подступать ком. Сердце вновь начинало отбивать барабанную дробь в висках, на ладонях выступил пот.

      Знакомый абрис вырисовывался во тьме – он узнал одутловатую громадную голову, пепельную кожу, всеобъемлющий мрак, что таился в чёрных глазах. Грязные чёрные пряди ниспадали