«Я крокодила пред Тобою…». Татьяна Малыгина

Пашки. Гудки. Телефон в зоне действия сети. Марина периодически повторяла набор.

      – Да! – неожиданно раздалось на том конце.

      – Пашка, ты где? С тобой все в порядке? Ленка тебя потеряла!

      – Я в Турции, Маринка!

      – Паша, ты больной?! Ленка на уши всех поставила! Мы с ума сходим! В какой Турции?! Что ты там делаешь?!

      – В пятизвездочный отель устраиваюсь! – радостно кричал Пашка.

      «Да-а, ну, он явно не вены резать туда поехал». Марина не знала, как реагировать.

      – Какой отель, а работа? А Ленка?

      – А я их всех послал! И работу, и Ленку!

      «Надо Ленке звонить».

      – Лена! Нашелся твой клоун.

      – Что с ним, он где? – с тревогой выдохнула Лена.

      – Да нормально с ним все. Ты только не убей его, когда приедет, он загорать полетел в Турцию.

      – Как загорать? В какую Турцию? На чем? Когда?

      – Ну, на самолете, наверное, если за день управился. Бедная ты, Ленка. Не дай бог кому такое счастье. Давай спать ложись. Деньги-то у него откуда?

      – На ремонт дачи копили.

      Вернувшись с курорта заметно отдохнувшим, без копейки денег, Пашка пытался пробудить свою совесть.

      – Я подонок. Как меня земля носит?

      – Пашка, пить завязывай! Жалко же тебя, откуда здоровья столько? Море водки, наверное, за жизнь выжрал. Ленке весь мозг вынес, плачет постоянно, пожалел бы и ее, и себя. Родителей, в конце концов!

      – Да знаю я, Маринка, говно я.

      – Оттого, что ты знаешь, людям не легче, хоть мать с отцом пожалей!

      Пашка с Мариной сидели во дворе, на скамье у подъезда. Он тяжело молчал, опустив голову. Думал.

      – Пойду я, – сказал Пашка, подумав. И пошел в ларек за полуторалитровкой пива.

      «Да-а, тяжелый случай, – подумала Маринка, – горбатого могила исправит».

      – А не надо было ему маленькому жопу целовать! – Иван Иванович придерживался мнения, что во всем виновата мать. – Сюсюкалась с ним, до двадцати лет подтирала, теперь расхлебывай!

      – А, ищ-що! Я виновата, конечно, кому ж еще! Пока ты водку жрал с журналисточками, я их одна троих тащила, а теперь я виновата! Ничо-ничо, бог не Антошка, видит немножко! Отольются кошке мышкины слезы!

      – Не Антошка, понимаешь… Я работал! Я всю жизнь пахал на семью! Кто вас содержал?! Вы бы без меня дерьмо жрали!

      – Нужна мне твоя «содержал»! Лучше дерьмо жрать, чем то терпеть, ЧТО я всю жизнь терплю!

      И понесло-о-сь…

      ***

      Беспредельный эгоизм на благоприятной почве родительской вседозволенности приносил свои сочные плоды. Марина не считалась ни с чьим мнением – ни родителей, ни брата, ни сестры, ни учителей. В школе проблем не было, училась она хорошо, вяло участвовала в жизни класса, была умеренной активисткой, безыдейной комсомолкой, не спортсменкой. Марина не умела проигрывать, ее позиция была единственно правильной. Она спорила до кровной обиды, доказывая что-либо оппоненту, даже не будучи до конца уверенной в своей правоте.