Междумартие. Кирилл Кошкин

с сестрой и шепчут: «соитие, соитие, соитие». Другое случилось. Повернулась услада к другим утешениям-утехам. Круглое к круглому, сохранившееся к берегущему. Ставится ладонь к животу и держит мир, свернутый в сладость трубочек и потайных бороздок. Рисует на животе знак, поющий: «соитие, соитие, соитие». Заходит, опаздывая, ненасытность, садится на край постели, ложится. Обнимает их. Поторапливает вереницу сладких вздохов на выход, нажимает на волны пушистыми лапами. и еще нажимает. И шепчет: «соитие, соитие, соитие». И улыбается в темноту. И смеется беззвучно и заразительно.

      Лодка ног (рис. Кошкин К.)

* * *

      Утро начиналось так, словно начиналась чужая светлая судьба. Город заголубленный и проступающий силуэтами, пахнущий тяжелыми листьями и сонными людьми. Растекается мягкий гул. Над восточным краем висит параллелепипедная тучища. В ней дорога петляет огненная, проложенная пробивающемуся, встающему новому солнцу. Открытая балконная дверь берет в рамку проходящих утренних шепчущихся. Погружены лицами друг в друга, путают свои волосы. Шепот тихими монетками выкатывается из еле подвижных губ. Мимо окна пролетает птица. Потом еще две. Крылья по воздуху, как эхо неразборчивого лепета на кровати. Птицы шепчутся с рассветом. Женщины шепчутся с сокровенным. Бессонная ночь закатилась за Университет. Взяла фенаминовый билет, облизала нескучного мяса, пальцы и, глотнув рябиновой ночной синевы баролы, разлила что-то рыжее уже на западном крае. Выпустила бессмысленных музейных посетителей в вены Болотной площади. Потом плыли и ставили глаза на чужие, черно-белые лица из параллельной жизни. Снова шли и ехали. Теперь лежат истомленные и обрезают полученное сказуемым и неточным.