Лаковый «икарус». Владимир Шапко

тут же о ней забывали. От выпитых ударных первых рюмок наперебой размахивали руками с вилками и говорили, говорили…

      С фанерной большой афиши, стоящей возле собора, голова тетеньки с желтыми длинными волосами – словно бы устремлялась. Как желтый, длинный, мучающийся ветер. Губы тетеньки походили на вытянутый штемпель. Которым бьют на почте. Которым придавливают сургуч. Дошколенок Колька прочитал аршинные буквы по слогам: «Грёза… любви». Окончивший первый класс Сашка поправил: «Грёзы… любви».

      До начала сеанса играли в примыкающем к собору обширном сквере. Сашка спрыгивал в высохший фонтан. Круг фонтана был большой, неглубокий, бегать в нем, стукать палкой по чугунной низкой огородке было ловко, здорово. Но Колька почему-то медлил, не спрыгивал вслед за Сашкой. Спрашивал трусовато, почему фонтан – «Нечистая сила». Называется. Сашка просмеивал его. Бабушкины сказки! Струсил, струсил! Бледнея, Колька сползал в сухой фонтан, как в ледяную воду. Однако чуть погодя тоже начинал бегать, кричать, тарахтя по огородке палкой.

      Какой-то старикан во френче и фуражке выгонял их из фонтана, махал им клюшкой. Дурной какой-то, ненормальный. Фонтан-то сухой. Фонтана-то нет. Старикан ругался, топался сапогами. Весь посиневший, мокрогубый. Ребятишки выпуливали наверх, шли подальше, оборачиваясь на ненормального…

      Еще пять лет назад сквер носил имя Товарища… И памятник Товарищу… стоял в центре сквера.

      Два года назад, осенью 54-го, памятник разбивали чугунной гирей. При скопившихся зрителях вокруг памятника метался суматошный кран. Кидал гирю, долбил, торопился. Сашка тряс руку отца: «Вот шмаляет! Вот шмаляет!» От памятника отлетали куски, падали целые скулы. Он стоял, как обкусанный грязный рафинад. Потом рухнул, взметнув тучу пыли.

      Не отдавая себе отчета, Константин Иванович зачем-то маршировал. На месте. Точно ему кто-то дал команду, стукнул по затылку и забыл о нем. И он сам забыл. И подмаршировывал, как дурак. Поворачивал к людям белую свою голову: «Кто бы мог подумать, а?» Глаза его смеялись. «Кто бы мог подумать про такое, а? Кто?!»

      Вечером старики во френчах в растерянности стукались в обломках клюшками. Как в порушенной своей церкви. Под черными фуражками глаза их были словно просвеченными. И рядом с этой черной копошащейся группкой падал в гаснущее небо обезглавленный собор…

      Потом обломки убрали. (Посшибали и вывезли два невысоких мелких памятника Товарищу… За штакетником у пединститута и перед пивной на площади. Чем сразу облегчили пивников по малой и частой их надобности.) На месте памятника в сквере, на бывшем главном его месте, новые власти срочно соорудили фонтан. И даже с небольшим бассейном. Однако фонтанчик попылил немного над чашечкой и тихо, мирно издох. Тогда несколько раз упрямо продували всю систему сжатым воздухом. Пробивали, можно сказать, всю систему… Без толку – фонтан не получался.

      Френчёвые повадились ходить к нему с цветами. В очередную годовщину Товарища… – то ли со дня рождения его, то ли еще чего-то там. Летом. Собирались возле