На дне колодца лежала любовь. Инна Фидянина-Зубкова

прокричала: – Ах, как больно БОЛЬНО!» Не,

      тут же мне чело сказало: «Я древнее, боль во мне.»

      Рисовала рисовала очень древнее чело..

      Нет, его я не узнала. Ты мой муж? Мне всё равно.

      Ты об этом не пиши

      Нет на свете господина

      (говорила людям Инна)

      нет на свете госпожи!

      «Ты об этом не пиши!»

      Не пишу, не пишу, не писала б,

      если б сердце мое не страдало,

      если б не было голода на свете,

      если б все здоровы были дети.

      Не пишу, не писала, не буду..

      и о вас, люди добрые, забуду!

      Инна и её раны

      Зализывала Инна раны

      каким то образом странным:

      то пила, то ела,

      то в окно пустое глядела..

      А жизнь как то не торопилась

      отвечать на «Ты б отпустила!»

      и мучила ежедневно

      своим временем верным.

      Ведь лет было – середина.

      Она у неба просила:

      нет, и не смерти даже,

      а чтоб старость была покраше.

      Но с чего бы ей быть покраше,

      когда юность босая машет,

      а невесёлая зрелость

      кивает на дом – там серость

      и полный таз мыла:

      «Ты не все углы перемыла!»

      И этот круг бесконечный

      раны её не залечит,

      боли её не залижет.

      Огонь в печурке всё ближе..

      Кушай, Инна и пей,

      нету судьбы добрей,

      чем твоя одинокая,

      такая как яма – ГЛУБОКАЯ!

      То что я – икона, не сознаюсь

      На меня, как на икону, не смотри.

      У иконы много плесени внутри,

      на иконе много галаволокна.

      Я такою никогда и не была.

      Я такою (пыль сдувать) не стала,

      прожила сексилиарды лет – устала.

      Вот, уставшая живу.. нет, прорицаю:

      что нас в будущем всех ждёт – не знаю.

      Не смотри ты на меня, как на икону.