Хроники русского духа. Инна Демина

действительно счастливое детство! Я была мала, не понимала того ужаса, который превозмогала мама. Только много позже моя душа осознала и одеревенела: КАК мы жили?!

      Уже когда я была кандидатом педагогических наук, мне в руки попали мемуары Марка Захарова, бессменного, недавно умершего режиссёра театра «Ленком». Читаю: десять лет его детства – сплошной рай, несметное количество игрушек, подростковый велосипед, множество весёлых книг с картинками, узкоплёночный кинопроектор, высококалорийное витаминизированное питание, надоевшее ему, пристойный уровень жизни его матери (отца арестовали). Во сне не увидишь такую сказку! Марку же она, эта сказка, надоела! Благополучие в детстве сыграло немаловажную роль в том, что Марк Захаров стал знаменитым режиссёром. А мы, четверо детей, с мамой при значительно меньших возможностях получили высшее образование. Это из той же оперы, когда богатый подал нищему 100 р., а пенсионер положил нищему почти последние 30 р. Наше развитие, воспитание и образование жизнью дороже и весомее. Читаю дальше: «Когда нежная мать писклявым голосом причитает над младенцем, специально не выговаривая и коверкая слова, оказывается, она совершает прямо-таки определяющий акт развития лежащего в колыбели. Эти её „глупости“ жизненно необходимы ему для правильного пищеварения и полноценного духовного развития. Без материнских тембральных фантазий не срабатывают какие-то важнейшие для жизни человека биологические функции. Без этих фантазий ребёнок может вырасти неполноценным, даже негодяем или пассивным человеческим существом. Человек, недополучивший этих хихикающих звуков, простужается от малейшего сквозняка». Так долго М. Захаров говорил о том, что младенцу нужна любящая мать. В яслях такого обмена душами не происходит. Это аксиоматическая закономерность педагогики воспитания.

      Но коль я есть, был у меня и папа! Да, он был, но я его не помню и не знаю. В июне 1941 года он ушёл на фронт. А мне только полтора года. Потому его и не было в моём сознании. Потому почти до 17 лет у меня не возникало никаких вопросов к маме, касающихся папы. Не было в моём сознании папы, не было у меня и вопросов. Однажды, 10 декабря 1956 года, я – десятиклассница – собираюсь на школьный вечер. Мама вдруг говорит:

      – 10 декабря 1941 года погиб папа. Так написано в извещении. Грешно в этот день развлекаться.

      «Папа», – пробило слово моё сознание! Но тут же и пропало. И я пошла на школьный «бал». Бал в кавычках потому, что из всех углов и щелей нашей жизни всё ещё «пахло и смотрелось» войной. И бал – в одной из классных комнат скромные танцы под гармошку. Однако с играми. В тот вечер играли в почту. Я с подругой Люсей получили по письму. Взглянув на почерк и «обратный» адрес, увидели, что письма нам написаны одним и тем же мальчиком, нашим соседом Володей Коко. Одинаковый текст и одинаковая просьба к нам обеим – позволить ему одновременно проводить нас двоих после вечера до дома. Мы все жили на одной улице. Он только девятиклассник. Его предложение нас, зрелых девушек, «оскорбило». Но ещё – и это главное