Крысолов. Флора Эйзенштейн

вечеринке, куда он забрел как друг нашего начальника, а я, на правах нового человека в коллективе, скромно сидела в углу и не могла придумать, с кем бы и о чем поговорить. Никогда не была особо компанейским человеком.

      Из кафе мы ушли вместе. Было начало лета. Стояла теплая и ласковая погода. Потому, как будто даже радуясь этому долгожданному теплу, мы долго бродили по пустынной набережной, которая в нашем городе, надо признаться честно, просто отвратительна – серая аллея в березах вдоль плохо пахнущей, застоявшейся речной воды. А с рассветом пили кофе из кофейного автомата в торговом центре. Очень сладкий кофе, который был так гадок, но даже это так радовало. И все это в целом – и этот кофе, и эта набережная, и беспечная болтовня с малознакомым человеком, с которым мгновенно словили одну волну – это было похоже на настоящее романтическое приключение, как бывает только в кино, и отпускать друг друга так не хотелось!

      Через два месяца мы уже жили вместе, через три – Андрей предложил стать его женой. Мы хотели расписаться весной, чтобы наша свадьба была самой красивой, чтобы мы могли погулять и пофотографироваться на природе, чтобы можно было устроить грандиозную вечеринку для всех друзей, а на следующий день выехать куда-то в пригород и там продолжить отмечать, с шашлыками и песнями под гитару у костра…

      Но зимой Андрей погиб.

      Утром 11-го февраля он поехал на машине в другой город по рабочим делам. 12-го и 13-го февраля и почти каждый час мы созванивались или обменивались эсэмэсками – я обещала приготовить рыбный пирог к его возвращению (чуть ли не единственное, что я умела и умею готовить из блюд, сложнее яичницы, и – о, чудо! – единственное, от чего он никогда не мог отказаться). А он дразнил подарками. Он всегда мне что-то привозил – пусть даже какой-то пустяк, но никогда не возвращался с пустыми руками. Он обещал что-то удивительное. Что-то, что я запомню на всю жизнь.

      Вернуться он должен был днем 14-го февраля, но почему-то решил поспешить и выехал ночью, чтобы дома быть утром. Домой он так и не приехал. На зимней, обледеневшей ночной трассе не справился с управлением, попал в аварию и погиб.

      Кто-то сказал, что смерть была мгновенной.

      Было бы кошмарно думать, что он умирал долго, замерзая где-то там, далеко, один. Среди вьюги, на черной пустынной дороге, в этом окаянном феврале…

      Мой любимый. Потерянный мной навсегда.

      А потом я ничего не помню. Мое море тогда совсем утопило меня. Как хоронили того, кто так и не стал моим мужем, как я жила потом. Ничего не было или было неважным. Мне казалось, что я не только внутри, но уже вся и целиком стала прозрачнее воздуха, и какое-то время вот так и существовала – в анабиозе, полусне. Как будто меня уже и вовсе нет.

      А знаете, первая волна – как наркоз. Вот эта полудрема, как будто тебя заморозили, была совсем безболезненной, но когда этот наркоз для моего несчастного сердца и мозга начал понемногу отходить, накатила такая боль, что стало невыносимо до одури. Хотелось орать и пробивать головой стены – в буквальном