Предатель. Вернуть любовь. Ана Князева

и повелся.

      Огонь льется в горло, плещет в голову, затмевая разум и внешние звуки.

      Она делает шаг, тянется к моей руке. Но я отмахиваюсь.

      Хватаю за горло. Пульсация под пальцами усиливается. Она бледнеет. Цепляется за мою руку.

      – Е…гор…

      Девка крупно доходит. Но не отводит от меня взгляда. Глубокого, пронзительного. Я всеми фибрами души ощущаю исходящие от нее волны страха. Тягучего, густого, как болотная тина. И я дышу ее страхом. Бессильным ужасом, потому что жертва четко понимает, что ей нечего мне противопоставить. Я могу сломать ее двумя пальцами, и только здравый смысл не дает мне этого сделать прямо сейчас.

      Она умоляет. Голос звучит хрипло, почти беззвучно:

      – Я… задыхаюсь…

      И, глядя прямо на меня, наполняет ярко-голубые глаза слезами, пронзая обжигающей стрелой.

      Нельзя поддаваться. Нельзя. Но я все равно отпускаю ее. Перехватываю за руку и тяну на себя. Нависаю, заставляя согнуться перед моим ростом и величиной.

      – Какого хрена ты здесь делаешь?!

      Она кривится, отчаянно растирая красную шею. Жадно глотает воздух. Но взгляд не опускает. Выдыхает:

      – Навещала соседку.

      – Не ври! – скалюсь. – Ты знала, что моя жена здесь. Что ее сегодня выписывают. Приперлась, чтобы нас увидели вместе.

      – Нет! Откуда…

      – Ты мой секретарь, Ева. Хоть и бывший. Тебе не составило труда узнать, где обследуется Аня. И то, что моя семья спонсирует эту клинику ты знала! Не отпирайся!

      Она судорожно сглатывает, отшатывается как от удара, но молчит. Задумала что-то. Это видно по бегающим глазам и дрожащим ресницам. Становится мерзко от того, что я вообще мог на нее клюнуть. На что?

      – Что ты мне подсыпала? Говори!

      Она судорожно вздыхает, лицо становится мертвенно-белым, а зрачки расширяются до максимального размера. Цепляется за меня в попытке оттолкнуть, вырываться, но я сильнее. Кажется, сейчас скатится в истерику, поднимает на уши всю округу, только бы не говорить. Знаю я таких. Никогда не признают своей вины. Даже если за руку поймаешь. Непрошибаемые. Но девка снова удивляет. Сжимается под моим натиском, распахивает огромные глаза и, не отрывая от меня взгляда, произносит уверенно:

      – Ты совсем с ума сошел, Булатов?! Что я могла тебе подсыпать? Зачем?

      – Чтобы затащить меня в постель. Ты же об этом мечтала все это время? Подцепить богатого мужика…

      Тут же щеку обжигает пощечина.

      Вторая за это утро.

      Воспользовавшись моим удивлением, Ева вырывается. И отстранившись, дрожа всем телом, как облитая ледяной водной кошка, цедит звенящим от ненависти голосом:

      – Ублюдок! Хочешь сказать, это я во всем виновата? Я тебя соблазнила, привезла в эту чертову квартиру и изнасиловала? Так получается?! А ты у нас белый и пушистый?

      – У меня в крови нашли запрещенные вещества, – зло цежу я и, подавшись ближе, хватаю ее за локоть. Ненавижу суку до замирания сердца, но отчего-то продолжаю ей верить. Понимаю головой, что вот она – источник всех моих бед, но разрываюсь. Что-то странное есть в этой девушке. В ее негодовании, которое кажется мне искренним. Необъяснимо. Бредово. Только так. – Если это не ты, то кто?! Кому еще выгодно разводить меня