Каторга. Преступники. Влас Дорошевич

угля. Есть нефть. Должно быть железо. Говорят, есть и золото.

      Но Сахалин ревниво бережет свои богатства, крепко зажал их и держит.

      Он прекратит ваш путь непроходимой тайгой, он утопит вас в трясине своих тундр. Железом и огнем приходится здесь пробивать себе путь человеку, потом, кровью и слезами сдабривать почву, половину жизни отдавать на то, чтоб другую половину прожить хоть чуть-чуть сносно.

      Вот что такое этот остров-тюрьма.

      Природа создала его в минуту злобы, когда ей захотелось создать именно тюрьму, а не что-нибудь другое.

      Трудно представить себе лучшие тюремные стены, чем Татарский и Лаперузов проливы.

      Правда, бегают и через тот, и через другой. Но разве есть на свете такая тюремная стена, через которую не перешагнул бы человек, ставящий волю выше жизни!

      Однако природа была слишком жестока, создавая этот остров-тюрьму.

      Идти в ясную погоду по берегу постылого острова и ясно видеть через пролив противоположный берег, который дразнит и манит, уходя вдаль своими голубоватыми очертаниями!

      Сознавать, что это так близко и так недостижимо. Какую муку создала сама природа!

      Первые впечатления

      Первое впечатление всегда самое сильное.

      И, конечно, я никогда не забуду минуты, когда я ранним утром на зыбком, с бока на бок переваливающемся паровом катере подъезжал к пристани Корсаковского поста.

      На берегу копошились люди.

      Еще несколько шагов – и я погружаюсь в это море, которое мне так страстно, так мучительно хочется знать.

      Море чего?

      Странное дело, от двух впечатлений я никак не мог отделаться в течение трех с половиной месяцев, которые я провел среди тюремной обстановки. Два впечатления давили, гнули, свинцом лежали на душе. Давят и гнетут еще и теперь.

      Одно из них касается собственно самого пути до Сахалина.

      Я никак не мог отделаться от этого сравнения. Наш пароход, везший каторжников из Одессы, казался мне огромной баржой, какие обыкновенно употребляются в приморских городах для вывозки в море отбросов. А эти серевшие на берегу сахалинские посты и поселья казались мне просто-напросто колоссальными местами свалок.

      И тяжко становилось на душе при мысли о том, что там, внизу, в трюме, под вашими ногами, что рядом с вами окончательно перегнивает все человеческое, что еще осталось среди этих «отбросов».

      Второе впечатление касается собственно Сахалина.

      С первых же шагов, при виде этого унылого, подневольного труда, этого снимания шапок, мне показалось, что я перенесся лет на 50 назад.

      Что кругом меня просто-напросто крепостное право.

      И чем больше я знакомился с Сахалином, тем это впечатление все глубже и глубже ложилось в мою душу, это первое сравнение казалось мне все вернее и вернее.

      Тот же подневольный труд, те же люди, не имеющие никаких прав, унизительные наказания, те же дореформенные порядки, бесконечное «бумажное» производство всяких дел, тот же взгляд на человека как на живой инвентарь, то же распоряжение человеком «по усмотрению», сожительства, заключаемые,