Пристрели меня, крошка!. Ирина Крицкая

мама поет на кухне, Антон достает свою маленькую фотографию, для документов, и кладет мне в карманчик на груди.

      – Возьми, а то забудешь там меня…

      – Почему забуду? – сижу я у него на коленках и качаю босой ножкой.

      – Целый месяц в твоем возрасте – это очень много.

      По лестнице с маленькой темной мансарды спускается старая гарпия – моя бабушка.

      – Это кто ж так надушился? А?

      – Здравствуйте, Валентина Карповна, давайте я вам помогу…

      Антон подносит к столу старушечье кресло. Бабушка резво прыгает на подушку.

      – Ой, спасибо… Хоть ты за мной поухаживаешь… – Она кокетливо подмигивает.

      Женщины всех возрастов любят кучковаться рядом со Страховым. С одной стороны, они видят в нем большое теплое тело, с другой – чувствуют душевное родство, есть в нем что-то бабье. Даже наша молочница Татьяна не удержалась, протиснулась за стол и пялится. Чего села? Молоко принесла – и топай к своим детям. Сколько их там в твоем выводке? Пять или шесть?

      – А мы вот Соньку на море провожаем. – Мама вынесла корзинку пирожков.

      В жизни никогда до пирожков не опускалась, а сегодня черт ее дернул. Но корзиночка была прикольная, с едой у нас всю жизнь проблемы, зато с декором – все ок.

      – Ох! Ты глянь-кося… На море? – по-козьи моргнула Танюха.

      – Да, сама путевку раздобыла! Оторвала у этих райкомовских сволочей! – похвалилась мама. – Пусть съездит. Теперь и не знаешь, когда еще придется… с этой демократией.

      – Я-то хоть пожила при коммунизме, – влезла бабушка. – Весь юг объездила. Весь юг! В Сухуми была, в Адлере была, в Пицунде была, в Сочи была, в Ялте была… А уж в Анапе… и не считала. Коньяка сколько привезла! Вина марочного! Все вот они, – она ткнула на маму и на кого-то еще в воздухе, – все у меня перетаскали. А теперь пойди… найди хороший коньяк.

      – Да… – Антон оторвался от тарелки. – Если бы не демократия, я бы уже сейчас начал карьеру делать, по партийной линии.

      – Ты ешь, ешь. – Бабушка настроила на Антона свои вампирские волны.

      – Все! Накрылась лавочка, – усмехнулась моя наивная мама.

      Смехота! Тогда, в 1991 году, мы верили в демократию. Знать не знали, что это такое, но верили. Наш почтовый ящик был забит газетами. Просвещались активно. Обычно это заканчивалось скандалом.

      Мама на ровном месте оказалась монархисткой. Все надеялась, может, объявится кто из династии. Бабуленция ругала царизм за крепостное право и с придыханием вспоминала Сталина. Мы, конечно, мощным хором напоминали: «Из-за Сталина повесился твой отец!» Но она каждый раз притворялась, что плохо слышит. Бабуля любит закосить под глушнячок на самом интересном месте.

      Прадед повесился в разгар коллективизации. Ночью у него забрали племенных лошадей, а утром его нашли мертвым на конюшне. Мы об этом знали, и бабушка знала, конечно, но все равно пила нашу кровь. Когда она говорила: «Зато при Сталине не воровали!» – мой отец срывался: «Эта старая шалава всегда любила кавказцев!»

      Я бабулю понимала: своего