Пристрели меня, крошка!. Ирина Крицкая

как мне стало больно! Любая сволочь может вломиться в мою историю, и я ничего не смогу с этим поделать.

      Антон медленно возвращался ко мне. Мрачный, с повисшими плечами. Все, думаю, сейчас скажет: «Спасибо тебе, Софочка, давно я по морде не получал, рядом с тобой только и посчастливилось».

      Он присел на бордюр и обнял меня за плечи, первый раз обнял, случайно.

      – Не плачь, – говорит.

      – Все из-за меня…

      – Ну что ты… обычные наезды. Кубанцам скучно, мы как раз подвернулись вовремя…

      – Голова болит?

      – Да… Сотрясение, наверно… небольшое… – Он вытер кровь. – Платочка нет?

      – Нет… – У меня никогда нет с собой платка, я лахудра. – Извини… – говорю. – Вечно я ляпну, а потом получаю.

      – Ты тут ни при чем, – Антон вздохнул. – И потом, девушка вообще не должна извиняться.

      Ничего себе! Он прямо одернул меня, я слушаю и на ум записываю: 1. Иметь при себе платок. 2. Никогда не извиняться.

      – Успокойся, – он обнял меня за плечи, – не плачь только, не стоит из-за меня плакать. Сейчас все пройдет. – Его губы застыли в напряжении. – Неприятно, конечно… быть мальчиком для битья… Пойдем. Пора спать.

      Мы возвращались медленно. Иногда он морщился, говорил, голова кружится, так что я уже всерьез испугалась. Вы что, не знаете? Сколько случаев было: удар, гематома – и через пару дней кровоизлияние в мозг. Погулял с девочкой!

      Ничего! Сейчас я сотру этих уродов, как будто их и не было. Надо чем-то зажевать этот металлический привкус.

      – Представляешь, – говорю, – мой папа до сих пор дерется на улице. Да! Один раз он сидел в кафе с друзьями (я не стала уточнять, в каком кафе и в какой раз). Рядом столик, там девчонка с пацаном. И еще кодла рядом. Они к ней домотались – пацан убежал. Ха! А папаня заорал: «Мы пресса!» – и на них. Домой пришел драный. Мама в него чайником…

      – Весело… А я своего отца не видел ни разу. Давно когда-то, в детстве, на улице стоял большой темный человек, не помню точно, кажется, в синей форме, или мне сейчас так кажется… Не помню ничего, размытый образ остался…

      – Железнодорожная форма?

      – Не знаю.

      – А ты спрашивал у мамы?

      – Спрашивал. Не говорит ничего. Они с бабушкой орут всегда, если я их достаю, «хам растет, весь в отца»… Да, – он резко переключился, – а тебе надо было убежать.

      – Почему?

      – Ты же девушка.

      – Да? – я удивилась.

      Первый раз в жизни я подумала, что я девушка. Вообще, это слово мне не нравится, слишком коровястое. «Девушка» – такая телушка в белых колготках. Первый раз я услышала в нем новый оттенок, как будто оказалась без одежды. Мне захотелось прислониться к Антону близко, совсем близко, ни с того ни с сего.

      – Все, иди спать. – Он отпустил мои руки и проследил, как я захожу в свою хижину.

      Спотыкаюсь в темноте о чужие шлепанцы. Скриплю дверями. Слышу вредный шепот: «Можно потише?!» Прыгаю под одеяло. Вытягиваю ножки. А волны шумят… шумят…

      Кошмар! Я полночи вспоминала, как сто лет назад