Три жемчужины: Иссык-Куль, Валаам, Сплит. Где и как отдыхали советские люди. Маргарита Бахирева

Сибирякова бездуховностью. А истинно русский человек и в конце XIX в. «больше золотой парчи придворного уважал лохмотья юродивого». И. В. Киреевский писал: «Роскошь проникала в Россию, но как зараза от соседей. В ней извинялись, ей поддавались, как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не только религиозную, но и нравственную, но и общественную» [2, c. 22]. Иннокентий осознает, что «мир славяно-русский и мир романо-германский – два совершенно особенные мира, а потому у России иная, отличная от Запада, «особенная дорога». И «дело наше – возрождение жизненных начал в самих себе… искреннею переменою нашего внутреннего существования» [2, с. 24].

      И приступает к преобразованию не только внутреннего мира, но и внешнего образа личной жизни. Обустраивает ее по канонам православной веры и устава церковного. Иннокентий начинает паломничать по монастырям и святым местам Руси. В то время монастыри продолжали оставаться «духовным сердцем России» (И. В. Киреевский), за что в печати их подвергали неистовым нападкам. В «святых зародышах несбывшихся университетов», как называл монастыри Иван Васильевич Киреевский, получал образование простой русский народ. Вместе с народом стал находить в монастырях разгадки своим сомнениям и Иннокентий Михайлович Сибиряков. Во время паломничеств он пристально всматривался в монашескую жизнь. Монашество на Руси для многих искателей истины служило ответом на вопрос о смысле жизни. Монах неуязвим никакой суетой, сосредоточен в себе, и ко всему в жизни подходит только с мерой Евангельской. Именно к этому и стремился теперь Иннокентий Сибиряков. «Отсутствие счастия в жизни, – говорил он, – гнетет мое сознание безотчетным чувством скорби, горести и отчаяния <…> Здесь, как и везде на свете, я вижу только одни страдания людей, одни муки человеческие, одну суету мирскую. Как будто вся наша жизнь только в одном этом и состоит, как будто Господь Бог всех нас создал для одних страданий на свете и нет для человека никакой отрады, кроме печального конца – смерти… И я думаю, что все эти пытки, все мучения, все страдания суть лишь вещи благоприобретенные человеком, но не наследие Божие для нас на земле. Ведь Царствие Божие внутри нас, а мы всем этим пренебрегли и впали в отчаяние, в тоску, в ад жизни. Да, слаб, ничтожен и малодушен человек в выборе своего земного блага, личного счастья» [2, с. 22, 26].

      «О едином на потребу»

      Возвращение «домой» совпало у Иннокентия Сибирякова с празднованием в 1892 г. 500-летия со дня кончины преподобного Сергия Радонежского, который «примером своей жизни, высотой своего духа… поднял упавший дух русского народа, пробудил в нем доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в будущее…» (В. О. Ключевский) [2, с. 26]. Иннокентий Михайлович стал почитать святых, которых любил его народ, чтить обычаи, которые он чтил. Его мировоззренческой ориентацией стала православная вера. Еще с детства, в родительском доме, Иннокентий усвоил главное жизненное правило: «о едином на потребу». Согласно христианскому учению, это то, что действительно ценно: попечение