Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1. Игал Халфин

не вылились в форме партийной борьбы, угрожающей расколом партии»215.

      «Оппозиция». Большинство ЦК записывало своих критиков в ряды «оппозиционеров», даже когда те протестовали, уверяли, что расходятся с большинством только в мелочах. Но и эпитет мог послужить бумерангом. «Что же мы видим на деле? – спрашивала харьковская листовка 1926 года. – Группа лиц, никак и ничем себя не проявивших, имеющих весьма скромные революционные и еще меньше партийные заслуги, объявляют „оппозицией“ большинство партии, т. е. наши ряды, в которых сейчас все лучшее, что может предъявить партия пролетарской диктатуры <…> Подсчитаем же наши силы, и качественно, и количественно, проверим себя самих, свои ряды, кто, где и с кем. И мы увидим, что „оппозиция“ – это аппарат пресловутого сталинского ЦК, а ядро партии – мы, объединяющие вокруг себя все истинно пролетарское, истинно революционное и коммунистическое»216.

      На первый взгляд перед нами типичный «перехват риторики» – дискурсивная контрстратегия, распространенная в политической дискуссии от Античности до наших дней. Одна сторона конфликта заимствует понятие или различение у своих противников, встраивая его в собственный язык описания мира, делая его частью своей идиоматики. Но в действительности это заимствование происходит не одним из противоборствующих языков, а внутри одного и того же языка. Происходя из одной и той же культурной среды, конфликтующие стороны не могли выдумывать язык заново. Большинство ЦК и оппозиция говорили от имени пролетариата; Сталин и Троцкий, Зиновьев и Бухарин – все они считали своих сторонников сознательными коммунистами. Ярославский и Янсон клялись партийным единством – Зиновьев с Каменевым и не думали отставать. Все это было уже сказано тысячи раз и должно было вызывать скуку и зевки. Тиражирование словесных формул вызывало смех – наверное, потому, что язык сторон звучал как мантра и дублировался до неузнаваемости217.

      Вот, например, такой обмен репликами на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в октябре 1927 года:

      Зиновьев: Свою фракцию распустите, товарищи?

      Ворошилов: Нашу? Как только вы распустите, так и мы218.

      Спор, попытка убедить предполагают изначальное несогласие, но тут все было уже давно проговорено и договорено. Упираясь лбами, большинство и меньшинство ЦК не хотели ничего выяснять и ни о чем договариваться. Они были заняты определением: кто же олицетворяет правду, а кого надо зачислить в лагерь ее врагов. Внутрипартийный конфликт не был конфликтом языков и культурных кодов – всего, что составляет аксиоматику политического высказывания. «Фракционность», «партийное единство», «оппозиция» – все эти риторические средства составляли общий арсенал двух враждующих сторон. А потому вопрос состоял лишь в том, на кого именно будет наклеен тот или иной ярлык. Не конфликт языков, а конфликт номинаций. Здесь мы имеем дело не с перехватом риторики (она и так была общей), а с ее инверсией, контрфреймированием:

215

Там же. С. 376.

216

Там же. С. 396.

217

Toker L. Making the Unthinkable Thinkable: Language Microhistory of Politburo Meetings // The Lost Politburo Transcripts: From Collective Rule to Stalin’s Dictatorship / Ed. by P. R. Gregory and N. Naimark. New Haven: Yale University Press, 2008. P. 135.

218

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 69. Д. 273. Л. 60.