Коловращение жизни. Борис Соколов

она тихо, как мышь, примостилась у стенки капа и, запрокинув лицо к звёздам, казалось, искала у них ответа на свои вопросы.

      В объятиях тёплой тропической ночи негромко пели песни – подпевал кто как мог – с ними отмякала душа, каждому вспоминался берег… Возле Никиты лежала его гитара, ждала своего часа, поскольку репертуар у её хозяина отличался неким своеобразием.

      Неожиданно в поле зрения возник капитан – его фигура, заслонив участок Млечного Пути, явилась символом упорядоченности мира сущего; лицо оставалось в тени, выделялся лишь контур: широкие плечи, голова олимпийца (при свете дня он выглядел ещё внушительнее: совершенно седые виски и пристальный взгляд в упор).

      – Звёздами любуетесь? – спросил он вполголоса (это была его манера разговаривать: негромко, неспешно, основательно). – Дело хорошее, особенно для водоплавающих. Без звёзд можно заблудиться в океане… – он помолчал. – Андрей Александрович, зайди ко мне, пожалуйста.

      Берёза поднялся и пошёл за капитаном, и вслед за ними, точно флюгер, наложенный на звёздное небо, поворачивался мягкий профиль Анюты и в полутьме глаз её отсвечивал холодным светом далёких галактик – в нем было сейчас что-то космическое. Беседин был уверен, что Анюта немножко сохла по капитану.

      Забренчал на гитаре и запел Никита: «Корабли постоят и ложатся на курс…» – и было такое впечатление, что, пусть он не сам сочинил её, но песня эта уж про него точно. После неё: «Ты у меня одна, словно в ночи луна…», а потом – другие, из тех, что не поймаешь по радиоприёмнику. Песня за песней, как выпущенные на волю птицы, совершали круг над палубой и уносились в небо.

      – Никита, – во время паузы попросила Анюта, – спел бы про японскую девушку…

      Кого-кого, а Никиту не надо просить дважды, он прокашлялся для верности и задушевно повёл томительно-печальную историю, закончившуюся такой сценой прощания:

      У ней такая маленькая грудь

      И губы… губы – алые, как маки.

      Уходит капитан в далёкий путь,

      Целуя девушку из Нагасаки…

      – А что, Анюта? – усмехнувшись, неожиданно для себя проговорил Беседин. – Тебе ж не про девушку хотелось услышать… Про капитана!

      Наступило тягостное молчание – и он почувствовал отвращение к себе.

      – Эх ты!.. – вставая сказала Анюта. – Что ты понимаешь в женской душе?

      Она ушла. Праздник был испорчен.

      Никита уже спал безмятежным сном, а Беседин и думать не мог о том, чтобы уснуть. Он весь обратился в слух, но за переборкой, в соседней женской каюте, не было слышно ни разговора, ни движения. Он пробовал себя заставить думать о чём-нибудь другом, но мысли, покружив, возвращались к тому же. Знать о том, что его и Анюту разделяет всего-навсего тонкая – в какой-нибудь сантиметр толщиной – стенка, было невыносимо. «Что ты понимаешь… в женской душе…» – передразнил он мысленно. Да что тут понимать!

      Вдруг он чуть